«сама пойдет».
Будто запьянел Тимоха от таких речей, да и Тарас будто пьянел от них, того гляди, кликнет: «Гей, ребята! За мной!» И эх, черт не брат, подхватились бы и Тимоха, и все другие.
Иваныч, однако, неприятно поразил Тимофея несогласием с Желябовым. Иваныч, видишь ли, свой «ранжир» имел: не за царя только ухватиться надо, не за набалдашник, твердил, а за всю палку разом. Об этом самом «ранжире» нередко они спорили…
Сшиблись и в тот вечерний час, когда Софья, миновав трактир «Китай», убыстрила шаги, направляясь к дому Иваныча.
- Пойми, - вразумлял слесарь, доставая из штанины кисет, - пойми, парень: не он один. Ну, его не будет. Ну и что? Другой Захватай Захватыч, который на мешке с золотом восседает, вроде нашего Семянникова, заграбастает власть, и пикнуть не пикнешь.
- Ох ты, - насмешливо воздыхал Тимофей, - и как это ты, друг дорогой, до зимы в волосах дожил, а простого разуметь не можешь? Да ведь эдак мы только зачнем.
- А ни шиша не сделаешь, мил человек. - Иваныч сердито сопел, забывал про кисетик. - Больно прыткие, мил человек. - Он угрожающе махал корявым пальцем. - Великое дело делать - не пиво глушить. Тут сто раз обдумай да десять годов подготовку веди.
Тимоха выпятил губы:
- Ну-у-у…
- Чего дудишь? - накинулся Иваныч. - Чего?
- Хватил: десять годов! Под лежачий камень вода не течет, знаешь?
- Не меньше твово знаю!
В ту минуту и вошла Перовская.
- Вы что сычами-то смотрите? А? Чего не поделили?
- А ну его! - Тимофей в сердцах плюнул. - Неуломный!
Софья уже слышала от Тимофея про «неуломность» Иваныча, но еще ни разу не скрещивала с ним копья. Впрочем, Иваныч как бы сторонился ее, не то стесняясь «барышни», не то попросту из упрямства.
- Но все ж? - настаивала Софья. - Скажите, Тимофей.
- Да вот, понимаете ли, сто лет жить думает и все сиднем сидеть.
- Брось врать! - взорвался Иваныч. - Чего врать-то? «Сиднем сидеть»! Эка вывернул, шельма! Я, барышня, такой резон имею, чтоб не самовар спервоначалу бить, а силушку копить, общий сговор делать.
«Самоваром» рабочие часто называли царя, и Софье казалось, что словцо куда как меткое, очень уж рельефно выходило: самовар сияет начищенный, на нем медали, а сверху вроде короны и на столе он главный.
- Да, «самовар», - повторила она с улыбкой, уселась за стол и отодвинула бутылку с пивом. - Вот вы, Матвей Иванович, с одной стороны, правы: силушку по силушке копить. Но примите в расчет: как ее копить, когда не дают? Надо добиться таких условий, чтобы давали. Верно?
Матвей Иванович старательно, как в дорогу, упрятывал кисет.
- Верно, - сказала Софья, наклоняя крутой мальчишеский лоб. - Мы копили, а нас… Помню, один крестьянин выразился: «За клин». В тюрьму, стало быть. Или вот так. - Она повела рукой вокруг шеи. - Что же остается?
- Терпеть, - ответил Иваныч. И потряс хохолком. - А что? Терпежу не хватает?
- Не пойму я вас, - смешалась Софья.
- И чего только на ум взбрендит? - пробормотал Тимоха смущенно, как бы извиняясь за друга.
- Вы, барышня, не обижайтесь. Я не в обиду, ей-богу, - продолжал Иваныч, садясь и укладывая на коленях руки. - Право, не в обиду. Ну да только вот думаю: терпения не хватает. Я, барышня, так скажу: будь я, как вы, ученый, в семи водах мытый, я бы всю жисть ходил по рабочим и объяснял, что к чему. Попал бы в кутузку, вышел и опять бы ходил.
- Как Христос, - подпустил Тимофей.
- Ты Христа не трожь, - хмуро оборвал Иваныч. - У тебя еще молоко на губах не обсохло, чтоб на Христа.
- Ну так что же, Матвей Иванович, - сказала Перовская, - не все ведь «самоваром» заняты, есть и такие, как вы говорите.
- Вот они-то, барышня, верно делают.
- А другие?
Матвей Иванович помолчал.
- Другие, значит, не верно? - огорчилась Софья. Наступило неловкое молчание, и тут, очень кстати, привалили на сходку заводские. Кружок был недавний, народ этот на заводе тоже недавний, еще не утративший надежду подшибить деньгу - да и вон из города, хозяйство на деревне взбадривать. Входили гуськом, крестились на красный угол, кланялись незнакомой барышне, и Софья видела на их лицах ту строгую заинтересованность, которая означала, что сошлись они тут не чаи гонять, а услышать и узнать такое, что не каждый день и не от каждого услышишь и узнаешь.
Перовская пришла присмотреться к людям, беседовать с ними должен был Тимофей. Скрывая робость, вызванную Софьиным присутствием, он сурово насупился.
- Ну, ребята, скажу я вам так, что всё мы печалуемся, всё мы жалуемся: плохо жить, худо жить. И вот мы все уповаем на бога. Так? - Но бога Тимофей не тронул, опять припечатал: - Так! Уповаем! А пословицу не помним. А? Запамятовали? Сейчас скажу: «На бога надейся, а сам не плошай». Ладно. Теперь возьмем с иного ряду. На хозяина мы работаем? Работаем! А что он нам, братья мои, платит? А ровно столько, чтобы с голодухи не околели. А и это-то почему дает? А потом, ежели ты, да я, да все мы передохнем, то кто ж на него станет горбить? Это он понимает, а мы с тобой не поймем. И думаем: родимый ты наш, благодетель ты наш, милостивец ты наш… А ему только одно и надо. Во! Видали? - Тимофей согнул руку в локте, вздувая мускулы. - А высосет, как паук, - крышка, выметайся на панель, работничек.
Софья украдкой поглядывала на слушателей. Они внимали Тимофею с тем покорным равнодушием, какое она замечала и в своих «первенцах», когда речь шла о тяжелом положении народа.
- Правда, - вздохнул кто-то.
- Правда-то правда, - откликнулся другой, - а с ей куда сунешься? В контору, что ли? Сейчас это тобе пачпор в зубы, валяй, крещеный, на все на четыре.
- Да, братцы, правда! - подхватился Тимофей. - Великое слово «правда»! Чего мы все стоим без правды? Скотине равны! А в чем она, где? В том, что свобода нам воздуха нужнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110