Так что теперь Солярис вполне созрел для взаимовыгодной торговли. Главными ее предметами считались морские пряности, парфюмерия, жемчуг, деликатесы из рыбы и моллюсков, целебная соль и ароматические эссенции – словом, все, чем богаты силурийские моря.
При всем том жизнь переселенцев была довольно тихой – так сказать, полинезийский стиль в сочетании с благами цивилизации. Они даже не удосужились избрать центральное правительство, и каждым архипелагом (а их было добрых три десятка) управляли свои персональные советы, сенаты, конгрессы или директории. Что;же касается океана, то он считался общей собственностью и, будучи неразумным, не имел против того никаких возражений. Мне остается добавить, что соляриты – морской народ; они стройны, невысоки, изящны и плавают с легкостью и грацией дельфинов. Часть из них подверглась добровольной генетической корректировке, вырастив жабры и перепонки между пальцами, но эта метаморфоза обратима: переселяясь в город с ферм или с подводных шахт, они могут вернуться к Прежнему облику. Но и в своем гидроидном обличье они остаются людьми – плавательные перепонки не слишком режут взгляд, а жабры – всего лишь пара отверстий под лопатками.
Такая возможность приспособления к океанической среде очаровала Шандру, и вопросы посыпались градом. Ей хотелось узнать абсолютно все: как живут соляриты-гидроиды, как общаются под водой, что едят и чем запивают? Как выглядят их жилища? Есть ли у них свои города, транспорт, книги, связь, искусство? Как они любят? В постели или средь бурных волн? И, наконец, что они носят? Скафандры, плавки, чешую или тот самый наряд, который Адам и Ева предпочитали до грехопадения?
Увы, я не мог насытить ее любопытства. Я был на Солярисе не раз, но почти не общался с гидроидами; в местной иерархии они относятся к низшему классу, они – фермеры и пастухи, шахтеры и китобои, сборщики жемчуга и рабочие с подводных фабрик. Я твердо знал лишь одно: мои товары – не для этих людей. Не потому, что они гидроиды, а по иным причинам, скорей социального, чем генетического порядка. И это со всей определенностью доказывало, что тихий, мирный Солярис тоже не был раем. Во всяком случае, тем Раем, который я ищу. Глаза Шандры мечтательно затуманились.
– Должно быть, там очень красиво… – прошептала она. – Безбрежный, залитый солнцем океан и острова, покрытые зеленью… Душистый запах магнолий, пальмы с огромными глянцевитыми листьями и секвойи, что поднимаются над лесом, подпирая облака… Я ведь не ошибаюсь, дорогой? Секвойи выше пальм, магнолий и дубов?
Подтвердив, что это правильно, я добавил:
– Там есть и другие восхитительные виды, на островах вулканического пояса.
Они необитаемы, девственны и пустынны: темные скалы над серыми водами, бурый и сизый лишайник, стремительные водопады и неприступные вершины, над которыми вечно курится дымок… Грозная красота! Такого ты еще не видела. Ты будешь делать снимки, а я встану рядом, обниму тебя и почувствую, как под моей рукой бьется твое сердце…
– Ты будешь вознагражден! – Шандра с королёвским величием кивнула головой и принялась расстегивать комбинезон. – Прямо сейчас! Я не возражал.
Мы миновали пояс астероидов, проплыв над россыпями черных, алых и серебристых глыб; они мерцали и переливались, выхваченные на мгновенье из космической тьмы яростным пламенем, бушевавшим за кормой “Цирцеи”. Там был наш условный юг; там плавился лед и превращался в воду, затем – в струю ионизированного газа, раскаленного до звездных температур; там дюзы беззвучно раскрывали свои огнедышащие жерла, извергая потоки огня; там, в жаркой и страшной преисподней, метались демоны, рычали, бунтовали – и, укрощенные магнитными полями, летели в холод и мрак беспредельной пустоты. Пятьсот пятьдесят метров отделяли нас от этого ада, ничтожное расстояние по меркам космоса, но для нас оно равнялось дистанции между жизнью и смертью, между понятиями “быть” и “не быть. Впрочем, о смерти я не думал; моя “Цирцея” была надежным кораблем. Я размышлял о Йоко и других своих женщинах. Это была своеобразная ревизия, мотивом к коей послужили вопросы Шандры. Я выяснил – не без удивления и грусти, – что плохо помню многих своих жен; их внешность, их привычки, голоса, манера двигаться и говорить как бы подернулись туманом, гасившим все – черты лицы, фигуру, запахи и звуки. С не меньшим удивлением я понял, что все они, такие разные по виду и своей конституции, принадлежали к двум основным группам, будто я сознательно избегал всех других женщин, считая их неподходящими для себя или недостойными ступить на борт моей “Цирцеи”. К первой относились авантюристки – может быть, не в полном смысле этого слова, но все же девушки, не лишенные огонька.
Каждая из них преследовала свою цель, диктуемую честолюбием, любопытством, врожденной непоседливостью или страхом, который внушала им действительность; для них я был опорой и защитой, возлюбленным, предметом гордости, а в редких случаях – объектом для экспериментов.
Совсем иными были те, кого я называю неистовыми матерями. Эти женщины помешаны на детях; смысл их жизни заключается в том, чтобы вынашивать, рожать, воспитывать и снова вынашивать и рожать. Мужчину они рассматривают как некий полезный механизм, приспособленный для зачатия и создания комфорта; впрочем, в нашу эпоху они обходятся без мужчин, предпочитая постели хирургическое кресло. Когда население возрастает и на планете вынуждены ограничить рождаемость, они оказываются в первых рядах недовольных; им не нужны лицензии и один ребенок в столетие, они жаждут рожать, рожать и рожать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127