– Солгала, – призналась Чикса, ни капельки не смущаясь. – А как ты узнал? Ты, должно быть, волшебник, как говорит Граак.
– Узнал я, глядя на эту маленькую стеклянную сломанную иголку, один конец которой окрашен кровью, – ответил я. – Можешь назвать это волшебством, если хочешь, но эта иголка поведала мне, что съедобный мужчина уволок ее.
– Все было так, как ты говоришь, – подтвердила Чикса. – Она потеряла сознание от магии съедобного мужчины, а из руки у нее текла кровь.
– Покажи-ка мне вход в этот внутренний туннель, – приказал я.
Чикса надулась и села в уголке.
– Покажи вход, – вновь сказал я, – или убью тебя с помощью магии и скормлю собравшейся толпе.
Смерть от магии, от неизвестности явно напугала ее гораздо больше, чем любая другая угроза умертвить обычным способом. Она встала, подошла к концу пещеры, отвалила в сторону огромный обломок скалы и открыла мне тем самым темное отверстие туннеля.
– Этим путем они и ушли, – сказала она. – Но тебе их ну за что не найти. Сейчас они уже так далеко, что лишь величайший из следопытов поймет, где они.
– А кто у вас лучший следопыт?
– Лучше Граака нет.
– Тогда отправляйся сейчас же, – приказал я, – и приведи сюда Граака. Да смотри не медли, ведь моя смертельная магия будет следовать за тобой.
– Иду, – испуганно сказала она и поспешила покинуть пещеру.
Я стал нетерпеливо расхаживать, пока она не вернулась с, Грааком, беспрекословно решившим повиноваться новому рого. Согнувшись, он полез в проход. Вытянув руки, чтобы не удариться о сводчатые стены, я полез в чернильную темноту. Таким манером мы одолели мили две, и впереди забрезжил тусклый свет и вскоре мы выбрались на открытый воздух, узкого выступа в скале, напротив которого качались ветви огромного папоротникового дерева. А вокруг и внизу этого могучего папоротника расстилался папоротниковый лес, подходя к самым подножиям гор, где обитали пещерные обезьяны.
Граак принюхивался к воздуху, затем прыгнул на ближайшую ветку, вцепившись в прогнувшийся под его тяжестью прут. Громадное его тело болталось на высоте добрых семидесяти футов над землей. Затем он вскарабкался на ветку и, балансируя раскинутыми руками, дошел по ней до самого ствола. Принюхиваясь, он стал спускаться к земле.
Я последовал его примеру, хоть и не с такой легкостью, и ему пришлось даже топать от нетерпения ногой, пока я очень медленно слезал на землю. Мне стало интересно, как же Талибоц спускался вниз со своей недвижной ношей. Но вскоре я заметил, как с одной из веток свисает веревка, нижний конец которой болтается футах в десяти над землей. Вероломный дворянин, должно быть, спустил Лорали на этой веревке, не опуская на землю, а потом перерезал ее и унес свою ношу.
Под нетерпеливое притопывание Граака я подпрыгнул и ухватился за веревку. Позвав его на помощь, я с его дополнительным весом сумел обломить ветвь, рухнувшую на землю. Кремневым ножом я быстро отрезал веревку от ветки, обвязал ее вокруг тела, и мы двинулись дальше. Предчувствуя, что нам предстоят различные приключения, я уже подумывал, как воспользоваться этой веревкой.
Мы прошли не более мили по папоротниковому лесу, когда обезьяна указала на маленький отпечаток ноги рядом со следами Талибоца.
– Здесь самка пошла сама, – сказал Граак.
Придя в себя после воздействия пули торка, она двинулась дальше со своим похитителем, добровольно или по принуждению.
Поначалу следы вели на запад, но постепенно стали поворачивать на юго-запад, к побережью.
Много часов шли мы по следу, без еды и питья. Затем Граак остановился возле разросшегося папоротникового кустарника, ветви которого снабдили нас чистой свежей водой. Сорвав несколько стручков, он разгрыз их зубами. Семена стручков по вкусу напоминали лесной орех.
Мы двинулись дальше, пока не наступила внезапная ночная тьма, которую мы решили переждать, забравшись в густую крону папоротникового дерева.
Граак уснул сразу же, а я не смог. Вскоре после наступления темноты ожили ночные хищники, наполняя лес воплями и криками. Ухали печальники, смеялись хохотуны, ревели мармелоты, предсмертные вопли испускали их жертвы.
Но все же плавное покачивание дерева и шелест бесчисленных листьев убаюкали меня. Во всяком случае, меня разбудила волосатая лапа Граака, отнимающая руку от моего лица, – обычно я спал так.
– Светает, – сказал он, – а Граак голоден. Давай отыщем пищу и пойдем дальше.
Спускаясь по грубой коре ствола, я поразился контрасту криков ночных и дневных. Теперь слышалось лишь жужжанье насекомых, серебряные ноты певчих птиц, случайное пофыркивание какого-то травоядного да странные вскрики причудливых птиц-рептилий, называемых орки.
Граак и я прошли совсем недалеко по следу, когда внезапно он принюхался и, глянув вверх, сказал:
– Добрая пища! Птанг!
Проследив направление его взгляда, я увидел большое, похожее на ленивца создание, безволосое, висящее головой вниз на ветке, прогибающейся под его тяжестью. Птанг беззаботно, даже не глядя в нашу сторону, жевал листья папоротникового дерева.
Обезьяна быстро подскочила к основанию дерева и быстро забралась по стволу, затем перебралась на ветку, где лакомилось глупое существо, не обращавшее никакого внимания на приближающуюся опасность.
Граак, повиснув на ноге и руке, нанес птангу удар дубинкой по голове. Тот перестал жевать, но не сделал попытки ни сбежать, ни вступить в бой, хотя его мощные ноги были вооружены длинными острыми когтями. Граак вновь стукнул. Существо безжизненно опустило голову, и по телу пробежали судороги.
Прицепив дубинку к поясу, обезьяна взялась за кремневый нож и принялась перерезать острые когти существа, вцепившиеся в ветку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50