На смуглом лице его яркий и чистый румянец. Глаза как виноградины – зеленые, прозрачные, зубы ослепительно белые и очень хороши в улыбке.
Он не переставал помнить, что за него теперь отвечает Галя. Она уже раз получила за него выговор, и он не хотел подвести ее снова. Это было сильно в Катаеве: не мог он, чтобы из-за него страдали другие. Мы это поняли еще с той поленницы.
Да, поначалу он старался, лез вон из кожи, на каждой шагу ему надо было озираться – как бы не нагрубить, не обидеть кого-нибудь. А потом это стало ненужным – помнить, остерегаться. И сейчас никто в нашем доме, даже Лида и Настя, не ждет от него обиды.
И еще одно появилось в его жизни, и имя этому было Анюта. Девочка эта оставалась по-прежнему тиха, замкнута и ровна со всеми. Но все знали – такое почему-то всегда все знают, – что Коля ей по душе. Ну, а про Колю и знать было нечего. Он бы голову оторвал тому, кто сказал бы, что о влюблен, но все, что он делал и говорил, он делал и говорил для Анюты. Переплывал реку и смотрел: что она? Подзывал в мастерской Ступку, а сам косил в сторону Анюты. И это делало его счастливым, а счастливому все легко. Он стал открытым, веселым. Он насмешлив, но без злости, видно, что быть таким для него куда естественнее, чем прежним – замкнутым и угрюмо-грубым.
Я вывесил приказ: выговор с педагога Г. К. Карабановой снимается, так как ее воспитанник Катаев ведет себя отлично, вежлив со старшими и с товарищами.
Через несколько дней после этого на совете зашел разговор о том, что у каждого малыша должен быть шеф из старших, вот как тот же Катаев шефствует над Паней и Сеней.
Сразу же, не сходя с места, распределили всех наших малышей; их было не так много, и каждый уже успел прилепиться к кому-нибудь из старших. Неприкаянным остался только один Тося Борщик – тихий, большеглазый, большеротый, с большими торчащими ушами и крохотным носом-пуговкой. Он был очень забавен – лопоухий, маленький, меньше всех ростом в нашем доме. Наташа сказала про него:
– Такие в сказках гномы бывают.
И вот, когда Борщик – последний из малышей – остался ни при ком, Коломыта вдруг сказал:
– Может, его к Сизову определить? Опять же – в одном отряде.
Все удивились. Сизов – шеф? У Сизова – корешок? Да он сам давно ли в шефе нуждался! Правда, в последнее время он ни в чем худом не замечен, правда, и отметки его в школе стали гораздо лучше, и вообще неправильно не замечать, когда человек становится лучше… Все это так.
Подумали мы, почесали в затылках и согласились. Борщик был доволен. Он прежде почти не знал Сизова, а к нашим порядкам привык сразу, стало быть, и к шефу своему отнесся с полным доверием.
А шеф? Он любил, чтобы ему выдавали все, что положено. Подшефные – это обуза, они требуют времени, внимания. Но тут есть и другое: дают подшефного – это доверие. Совсем недавно ему о таком и мечтать не приходилось. Это Владислав оценил: ему выдали то, что причиталось другим старшим, так сказать полный паек, и он был доволен.
Тем временем обнаружился в нем один талант. Он, по нашим наблюдениям, ничего, кроме Дюма, не читал, зато «Трех мушкетеров» знал наизусть, и ребята любили его послушать. Их захватывал не столько острый сюжет (они знали его), сколько сама по себе сизовская декламация. Не собьется ли? Не переврет ли? Нет, шпарит без запинки. Ну, силен!
Иной раз вечером, когда уроки были уже сделаны, кто-нибудь из ребят просил:
– Славка, давай на память!
И он «шпарил» из «Королевы Марго» или «Виконта де Бражелона». Ну что ж, всякое, даже самое маленькое, уменье украшает человека в глазах людей. Красило оно и Славу а всем, что его красило, он сейчас особенно дорожил. И старался, как мог.
Думаю я: успех достигнут тогда, когда человек перестает стараться. Когда он не задумывается – не пожалеть ли ему кого, не помочь ли чем, – а просто жалеет и помогает. Когда не мучит его сомнение – сказать ли правду или солгать? – и он говорит правду, не раздумывая.
Но Славиного старанья нельзя было не оценить. Раньше он вообще себя ничем не утруждал, разве только придумывал: чем еще удивить деда и бабку, что бы такое выкинуть, чего потребовать? И хорошо, что сейчас он старался не получить плохой отметки, не запороть винт у циркуля. Очень старался.
И вдруг Катаев сказал на совете:
– Борщика надо у Сизова отобрать.
Он умолк, и все глаза обратились к нему. Все ждали.
– Тоська за него кровать стелет, башмаки ему чистит. Я ему три раза говорил. Брось, говорю. А он…
Больше Коля ничего не сказал, но и этого было довольно.
Тосю доверили Сизову, доверили, чтоб он о нем заботился, а он его, словно денщика, заставил себе прислуживать!
…В тот же день Сизов стоя выслушал постановление совета: отнять подшефного, лишить права шефствовать над малышами, пока он живет в нашем доме.
Ни выговора, никакого другого наказания – просто его лишили права заботиться о младшем брате. Это был суровый приговор, и все так и поняли.
Сизов слушал постановление, сжав зубы и глядя прямо перед собой. Потом отыскал глазами Катаева, и я прочел в его взгляде угрозу.

* * *

Кляпа перевели от нас в облоно, его сменил новый инспектор, по фамилии Шаповал. Он совсем не походил на Кляпа высокий, худощавый и прямой, как палка, – вот уж поистине точно аршин проглотил! Когда его окликали, он поворачивался всем туловищем, смотрел внимательно и холодно.
– Почему у вас дети сами моют полы? – был чуть не первый его вопрос.
– А кто им должен мыть полы? – взорвался я. – А в семье дети не моют полы? А когда наши ребята выйдут и детского дома – они что, станут нанимать себе прислугу?
Шаповал пожал плечами:
– Почему вы так горячо возражаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90