Чего ж голь-то созывать!» Иной раз оба упрутся и стоят на своем, словно тычки – один говорит «да», другой «нет», ни тот, ни этот уступить не хочет. Наконец звонарь вдруг машет рукой и заявляет, что он в это дело вообще не станет больше вмешиваться да и на свадьбу не придет. Жених быстро закуривает папиросу и приносит из буфета бутылку вина, чтобы, заглянув в нее, выяснить, приглашать или нет лицо, о котором идет спор. «Это самый верный способ» – говорит Тоотс. После двух-трех по-быстрому выпитых стопок Либле действительно становится покладистее. «Так и быть, – соглашается он, вытирая свои усы, которые за последнее время вновь отросли и торчат, словно рога, – черт с ним, пускай приходит, лишний человек, вроде как, хутора Юлесоо не объест, пусть себе приходит. Кто там еще остался?» – «Да, черт побери, мало не будет. Невпроворот всякого люда отсюда и оттуда, многих я отродясь не видал и ничего о них не слыхал, но мать и старик-отец беспременно желаю их позвать. Ничего не попишешь».
Вновь продолжаются торговля и препирательство из-за свадебных гостей, все это продолжается до полуночи. Наконец Либле «затыкает полы за пояс» и произносит: «Теперь – домой, одна нога в Юлесоо, вторая в Паунвере!»
Тоотс некоторое время стоит на пороге, глядя вслед звонарю, прислушивается к скрипу снега под его ногами, смотрит на колокольню паунвереской церкви и вздыхает. Странная история! Скоро под сенью этой колокольни произойдет такое событие, с которым даже он, Йоозеп Тоотс, много где побывавший и много чего повидавший, столкнется впервые в жизни.
VII
Но оставим на время в покое жениха и Кристьяна Либле, пусть себе занимаются своими хлопотами: приглашают гостей, режут свиней, одним словом, делают все, что необходимо делать накануне свадьбы. Позволим и женщинам спокойно готовить колбасу и студень, мыть полы, двери и окна, не станем вмешиваться в их занятия – здесь и без нас достаточно попусту суетящихся и вообще лишних людей. Предоставим бродить пиву, попискивать и булькать кадкам в жилых ригах – всё это всем нам более или менее знакомо. Не будем отвлекать и невесту в этот предсвадебный день, у нее теперь и без того хватает забот – с утра до вечера стрекочет на хуторе Рая швейная машинка, проворные пальцы без устали шьют и строчат, от уколов иглой они уже почернели и стали шершавыми, – лучше посмотрим на невесту, когда она будет в полном блеске, когда настанет ее время, тем более, что это время теперь уже не Бог весть как далеко. Лучше, воодушевленные увиденным, поспешим вернуться в Тарту и посмотрим, что происходит в духовном центре Эстонии накануне рождества. Однако прежде мы все же должны мимоходом заметить, что «мясник Тёртс», то бишь Кристьян Либле, объезжая округу, случайно «поймал» одного старого знакомого, который лишь за день до того появился в Паунвере, прибыв откуда-то из глубины России. Гость издалека оказался никем иным, как Яаном Имеликом, и этому самому Яану Имелику пришлось дать звонарю торжественное обещание непременно быть на свадьбе своего друга и бывшего соученика – Йоозепа Тоотса, а также прихватить с собой своих «жен и детей» и Юри Куслапа, потому что таково желание и хотение хозяина хутора Юлесоо или, если хотите, Юленурме. И это всё. Теперь же, как и было задумано, быстренько перенесемся в город Тарту.
* * *
Знаменитый предприниматель Киппель, alias Вийлиас Воокс и так далее, в первый день рождества спозаранку исчезает из дому, и Пеэтер Леста, лежа еще в постели, ломает голову, не отправилась ли бывшая правая пука Носова, чего доброго, и в такой день проворачивать какое-нибудь торговое дельце. Как бы то ни было, предприниматель исчез, и от него не осталось ничего, кроме едкой вони сигары. Молодой человек оглядывает комнату, взор его задерживается на пожухлой пальме. Да, новая новелла теперь действительно будет написана, но этот горделивый цветок – живая память о друге – погиб. Пеэтер Леста медленно поднимается с постели, не спеша одевается. Он никак не может избавиться от тяжести на сердце, она гнетет его уже не первый день. Пеэтера Лесту не радуют праздники, не радует и сознание того, что он освободился от работы и может поехать в деревню Паунвере на свадьбу своего школьного друга. А ведь прежде он, Леста, с таким нетерпением ждал и праздника, и эту непродолжительную свободу, и интересную для него поездку.
В другой комнате, возле постели Киппеля, валяется его трубка. Вид этого маленького, невинного предмета внезапно вызывает у Лесты такое отвращение, что он пинком выкатывает трубку на середину комнаты, наступает ногой и раздавливает. Пеэтер Леста не желает больше пребывать в одном помещении ни с трубкой, ни с ее владельцем, – такие чистые и тихие прежде комнаты сделались неопрятными, словно прихожая трактира. Он, Леста, уже давно ушел бы отсюда, если бы ему не было жаль расставаться с цветами и вещами Арно Тали. Вот бы Киппель сегодня не вернулся, как это было бы славно, – он, Леста, зашел бы за Лутсом, и они отправились бы в путь только вдвоем.
Но едва молодой писатель успевает об этом подумать, как из прихожей доносится скрежет открываемой двери. «А вот и он… божье наказание да и только, – бормочет Леста, поворачиваясь к дверям спиной.
– Сейчас, как всегда, начнется разговор о какой-нибудь очередной торговой сделке, разговор, который уже давно надоел всем, кроме самого рассказчика».
– Ого, – удивленно восклицает Киппель, переступая порог, – никак господин писатель уже поднялся с постели?
– Да, – отвечает Леста, не глядя на вошедшего.
– Ну вот, – с ходу продолжает делец, – вот она, бутылка, которую мы снесем в подарок жениху, а это – вторая, ее мы разопьем в дороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52