Не говоря уже о том, что это был повод увидеть ее.

8

Ответили не сразу. И даже после того, как сняли трубку, в ней долго никто не отзывался. Наконец сухо предложили:
– Говорите.
– Одинцов?
– Да.
– Долотов говорит, здравствуй.
– А, Боря!
– Ты мне нужен. У меня дело к тебе.
Одинцов помолчал.
– Если не по телефону, вали сюда, в редакцию, я дежурю.
Одинцов объяснил, как доехать, и Долотов положил трубку.
«Транспортная авиация» занимала четвертый этаж типового здания в новом районе города. В комнате, на дубовых дверях которой красовалась знакомая фамилии, стояли два стола, вплотную придвинутых друг к другу. Напротив Одинцова сидела женщина в сером платье. Долотов едва успел поздороваться, а Одинцов пожать ему руку, как в комнату быстро вошла рослая девушка в ярких брюках, с длинными светлыми волосами. В руках у нее был газетный полулист, на котором белели не заполненные текстом места. Одинцов жестом пригласил Долотова садиться и о чем-то заговорил с девушкой. Долотов не вслушивался. Женщина могла помешать ему, и он пытался по ее виду определить, здешний ли она работник, а если нет, то надолго ли пришла.
Встретившись с ним взглядом, она едва приметно улыбнулась, и он тут же вспомнил, что видел ее в ресторане поезда, когда возвращался из Лубаносова и встретил Одинцова. «Она слегка загорела, вот и все. Те же губы, тот же негроидный профиль…»
– Извините, я вас не сразу узнал, – сказал Долотов. Она кивнула и понимающе улыбнулась, соглашаясь, что такое простительно.
Зашелестев газетой, девушка стремительно вышла, одарив улыбкой всех вместе и никого в отдельности.
– Знакомьтесь, это Борис Долотов, человек с большой буквы, – то ли в шутку, то ли всерьез сказал Одинцов.
– Лидия Владимировна, – охотно назвалась женщина. – Никогда не видела живых людей с большой буквы. Мне казалось, это выдумка литераторов.
– А ваш друг и есть литератор, – напомнил Долотов.
– Правда. Я и забыла.
Поскольку общим воспоминанием было зимнее путешествие в поезде, каждый вспомнил, зачем и куда ездил. Потом разговор долго вился вокруг журналистских дел Одинцова, который живо рассказал, почему он сошел в Юргороде, по пути в Энск. Один из тех, кому была поручена организация планерной школы в Юргороде, окааался человеком нечестным, а его бурная деятельность на первых порах объяснялась, как удалось выяснить Одинцову, своекорыстными целями. Говорил Одинцов с ленцой, но как всегда хорошо, привел несколько примеров, когда громкие дела, нужные и полезные, уходили в песок из-за субъектов, более всего обеспокоенных возможностью погреть руки.
– Ныне ширится категория живущих под девизом: «И я хоту!» – говорил Одинцов. – Сосед купил машину, и я хочу. Ваш сын поступил в вуз, и я хочу «нашего Бобочку» туда же. У вас дача, и я хочу дачу. У вас часы на браслетке, и я хочу… Начинаются поиски обходных путей, ищущий в конце концов непременно направится к жулику, знает, что идет к жулику, и жулик знает, что к нему идут как к жулику. Ну а коли так, чего жулику бояться? Они сообщники, одинаково считают государство понятием иррациональным, лишенным, так сказать, болевых ощущений. Вот жулик-то и утверждается, получает полулегальное положение.
– А как же наши гражданские идеалы? – спросила Лидия Владимировна.
– Гражданин, Лидуша, начинается с ощущения родства с прошлым народа. А жулики – это люди, потерявшие или вовсе не имевшие связи с пращурами, кои произрастали на сей земле, и пахали ее, строили города и складывали песни о красоте и воле. Это люди, чуждые не только государственному устроению, но и духовному самовыражению поколений – искусству, литературе… Хотя они и тут поспевают – питаются «творчеством», как раки утопленником.
– Выходит, хорошо живется жуликам, – вздохнула Лидия Владимировна.
– Не совсем, – с ироническим сожалением отметил Одинцов. – Для полного удовольствия им нужно, чтобы и все другие были в убеждении, что пришли ниоткуда, что все пришельцы, как в Америке, о которой один умный писатель сказал: «Это была хорошая страна, но мы ее загадили». Чтобы загадить и нашу землю, жуликам нужно, чтоб в ходу было поболе модного, поболе идеек «под технический век, под бомбочку». Атомная штуковина, мол, не разбирает, какое в тебе самосознание, а накрывает всех скопом, и всякие там гражданские чувства, мол, не помогут, а потому и жить надо по «новым» понятиям, то есть кто во что горазд.
– И такое возможно? – спросила Лидия Владимировна.
– Будем надеяться, что нет, – утешил ее Одинцов. Все это время, пока он говорил, Долотов унимал раздражение, хотя и не мог понять, что тому причиной. Смысл сказанного? Нет. Наконец он уловил, что не может разобрать лица Одинцова: вроде прежнее, но все в движении, как у актера, видно, что человек роль произносит, а что говорить – это уж не от актера зависит, роли кем-то пишутся. Иное дело, когда он в поезде говорил о женщинах, тогда у него на лице оседало свое. Впрочем, было и сходство: и тогда и теперь он давал понять, что по старшинству ума и своего понимания вопроса равных ему здесь нет, и сидящим рядом ничего не остается, как только слушать.
А поскольку Лидия Владимировна слушала очень внимательно, Долотов решил, что она не часто слышит Одинцова, что знакомство между ними не связано с работой, и, чтобы убедиться в этом, спросил, встретившись с ней глазами:
– Простите, вы здесь работаете?
– О нет! Я врач.
– Хирург?
– Нет… – она немного смутилась, хотя и не отвела взгляда. – А что, вам нужен хирург?
– Нет, нет, просто задумал угадать.
Она улыбнулась: мол, и рада бы быть угаданной, да что поделаешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89