Пропустив гостей на веранду, он весело крикнул: – Мариша!
Первым из комнат выскочил мальчик лет пяти, тащивший за веревочку защитный шлем. Увидев отца вместе с незнакомыми людьми, он остановился на пороге, озадаченно поморгал глазенками и застеснялся, спрятался за косяк. Вслед за ним, вытирая руки о красный передник, вышла высокая дородная женщина. Лицо ее было уже немолодо, но по-молодому оживлено карими глазами, смелыми и подвижными. Уголок рта отмечен небольшим шрамом, а точеный нос с горбинкой наводил на мысль, что она каких-то нездешних кровей.
– Знакомься, мать. Это Валерочка – видишь, какая красавица! А это Виктор Захарович и Борис Михайлович, ребята так себе, даже не рыбаки.
Извольский поглядел на Валерию и удивился какому-то трудно уловимому сходству женщин, точно перед ним были сестры, старшая и младшая. И улыбнулись они друг другу как-то по-домашнему, по-родственному.
– Держи! – сказал Козлевич жене, подавая рыбу и глядя на нее своим пристально-веселым взглядом. – Хороши поросятки? Ты промой, уху я сам. Понятно?
– Понятно, понятно, – отозвалась она, глядя на его ноги. – Иди-ка переоденься да помойся, прибралась я. Да сапожищи-то сними, у крыльца брось.
Донесся плач грудного ребенка, и Марина заторопилась в комнаты.
– Я вам помогу! – объявила Валерия и, не слушая возражений хозяйки, скрылась вместе с ней.
– Ага… – неопределенно пробормотал Козлевич, отмечая столь бесцеремонное исчезновение женщин. – Ну, вы тут пока того, в шахматы, что ли… Я мигом!
Десять минут спустя, когда он, переодетый в сильно вылинявшую, но чистую клетчатую рубашку и обутый в домашние, тапочки, вернулся на веранду, женщины были уже во дворе у водопроводного крана. Хозяйка чистила рыбу, а Валерия держала на руках грудного ребенка – сидела, с ним на скамье и, слушая Марину, легонько шлепала себя по щеке ручонкой малыша. Тому, видно, нравилась забава, он тянул к ее лицу вторую руку, заодно выпрастывая из пеленок пухлые ножки.
Наконец рыба была промыта, и Козлевич скрылся во флигельке, где располагалась кухня. Прибрав столик возле крана и вымыв руки, хозяйка потянулась к Валерии за малышом, маленький заплакал.
– Ему лопать пора. – Грубовато-умелым движением Марина взяла ребенка и понесла в комнаты, па ходу высвобождая грудь.
Спустя полчаса на веранду прошествовал Козлевич с кастрюлей в руках. Лицо его блестело от пота.
– А ну бросайте безделье! Садитесь уху трескать! Уха, она только с пылу хороша.
Хозяйка принялась хлопотать у стола, выслушивая шутливые попреки Козлевича в нерадивости, что нисколько не смущало ее. У нее был вид женщины, уже привыкшей нежиться в комплиментах супруга, уверенной в его неизменной приязни, любви. Плотная, с сильными крестьянскими ногами, она двигалась у стола со свободой уверенного в себе человека, и это особенно было заметно рядом с нарочито шутовским оживлением Козлевича.
Марина и Валерия переглядывались так, будто про себя уже решили, что рядом с тем, что известно им двоим, мужские понятия ничего, кроме снисхождения, не заслуживают.
Уху Козлевич разливал с суровым выражением лица и первой подал тарелку Валерии, строго наказав есть деревянной ложкой, чтобы почувствовать «настоящий вкус».
– Водочку принимаете? – спросил он, управившись с разливом ухи. – Полагается по капелюшке, а то Аким засмеет… Мариш, ты чего бегаешь? Компанией брезгуешь? – крикнул он отлучившейся на минуту жене.
– Выдумывает! – улыбнулась та, присаживаясь. – Век застольем не брезговала. А ушицу так вообще люблю, грешна.
– Не велик грех. Я вот тебе беленького плесну, это уж действительно грешно.
…Возвращались в сумерках вдвоем. Долотов остался у Козлевича – смотреть футбол. На Валерии был толстый свитер, в который ее обрядила Марина.
Вначале шли по ровно блестевшей булыжной дороге, подсвеченной закатным краем неба, в то время как другая его сторона, справа, уже сумрачно синела, и на этой синеве громоздкой тенью высилась церковная колокольня, под которой белели кресты погоста.
– Как, должно быть, жутко сейчас там, – сказала Валерия, убыстряя шаги и прижимая локтем руку Витюльки.
Не доходя до деревни, свернули на пустырь, за ним вдали темнел сосновый бор. Здесь, на бездорожье, Валерия все крепче сжимала руку Извольского. Но, несмотря на уединение и густеющие сумерки, близость Валерии лишь озабочивала его. Можно было понять, что Валерия ни о чем другом не думает, как только о том, чтобы не споткнуться, не упасть, не повредить себе, а все остальное пустяки и глупость.
Дорога свернула в лес, над головами сонно вздыхали сосны.
– Днем лес такой приветливый, заманчивый, – говорила Валерия, глядя вверх. – А ночью жуткий.
Начались узкие, плохо освещенные улицы дачного участка и всякий раз, когда проходили круг света от лампочки на столбе, Валерия поворачивалась к Витюльке, будто высматривала что-то на его лице.
Они уже подходили к даче, когда по верхушкам сосен могучим выдохом прошелся порыв ветра, протянул вдоль улицы, громыхнул лоскутом старой кровли на крыше соседнего дома. Потом ветер наддал с новой силой, взбил и разметал длинные волосы Валерии.
Чем ближе подходил Витюлька к крыльцу дачи, тем сильнее овладевало им предчувствие, будто здесь должен завершиться, получить окончательный смысл весь тот нескладный вечер у Игоря, когда она дала ему понять, что негоже вот так, на вечеринке, походя говорить о важных-вещах, но, когда и как говорить о них, Витюлька не знал. Вот и сейчас, когда он включил свет в большой комнате и увидел, каким чужим явился этот дом, уставленный чужими вещами, полный примет чужой жизни, Витюлька вдруг решил, что и здесь ничего не может завершиться, и заторопился надевать пиджак, опасаясь, как бы Валерия не заподозрила его в промедлении с отъездом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89