сзади нетерпеливо засигналили, а милиционер погрозил ему полосатой палкой.
– Удивление вам не идет, – услышал он насмешливый голос Ирины. – Обременяет вашу сущность,
– Да?.. А глупость не обременяет?
– Вы чего-то не поняли?
– Вот именно. – «Ни черта я не понял».
– Это хорошо или плохо?
– Лучшего и желать нельзя. Вы молодец.
– Как все Ирины?
– Верно. Что бы я без вас делал?
Вопросительно поглядев на него, Ирина помолчала. Ей показалось, что он поддразнивает ее, играет в поддавки, подсмеивается. Но, не обнаружив на его лице подтверждения этому, сказала:
– Не могу понять вашего настроения.
– Если я скажу, что проникся к вам особым чувством, вы не поверите…
– Поверю. Если скажете.
– Вы замечательная девушка. И мне хочется понравиться вам.
– Насколько я знаю, для меня это неопасно.
– Даже если я предложу вам еще раз бросить руль?
– Я уже бросала… Вам закурить сигарету?
– А?… Да, пожалуйста.
Минуту ехали молча. Она щелкала зажигалкой, а он думал о Валерии.
«Ты ей не судья… И никто не судья. Витюлька друг Лютрова. Ближе всех к нему. А значит, и к ней. И к ее будущему ребенку… Ребенок – вот что для нее главное. Так было во все времена. Во все времена истинное счастье человека, как и всего живого, несмотря ни на какие потери, будет в заботе о чьей-то другой, следующей жизни, той, что всегда важнее твоей. А истинное несчастье – в невозможности сделать это…»
– Держите!
– Спасибо.
Ирина сложила руки под грудью, плутовски улыбнулась и произнесла нараспев:
– Кажется, я знаю, почему вы удивились!
– Да, – сказал он, как бы наперед соглашаясь с ее догадкой.
– Вы повяли, о чем я хочу сказать?
– Нет. Но вы мне поможете?
У вас с ней… – Ирина сделала паузу, – особые отношения. С Витиной женой.
– Вы просто ясновидящая… От вашей прозорливости становится не по себе. – Кажется, он сказал это чересчур сухо.
– Извините. Я дура. – Веселость Ирины как рукой сняло.
Ему стало жаль ее.
– Не огорчайтесь. У меня куда больше оснований считать себя дураком.
– Я решила оправдать свое имя…
– Это необязательно. Я давно заметил ваши достоинства.
– Которые бросаются в глаза? – Она наклонилась к багажному ящичку, пряча лицо за опавшими волосами; ее собственная веселая дерзость вдруг показалась ей неуместной.
– И эти тоже.
– А других вы не знаете… – Она щелкнула крышкой ящичка и откинулась на сиденье. – Но меня узнать нетрудно, а вот про вас этого не скажешь.
– Почему?
– Потому что… вас ничем не проймешь! – Заметив улыбку Долотова, она приободрилась. – До сих пор не знаю, что вы за человек? Что вам нравится, что нет?..
– В вас? – Долотов вспомнил жену соавтора на вечере у Игоря.
– Ой, нет! – испуганно отмахнулась она. – Вообще, из общепринятого.
– Вы уже знаете: люблю лошадей…
– А что не любите?
– Женский баскетбол.
– Почему? – недоуменно протянула она.
– Я старомоден. Мне нравятся женщины на картинах Боровиковского, в балете, с детьми на руках, а не когда они ошалело носятся между двумя корзинами, ожесточенно гримасничают или застывают в безобразных позах. Отсталые вкусы, а?
– Во всяком случае, на вас похоже… И нынешние женские моды, конечно, не нравятся?
– Да, когда женщины одеваются так, словно у них нет другого способа доказать, что они женщины.
А если нет времени на продолжительные доказательства?.. Теперь ведь все страшно заняты.
– Дело не в занятости. Мода восполняет издержки прикладного равноправия, как сказала одна хорошо воспитанная девушка.
– Не понимаю. Как это?
– Чем больше потерь, тем беспардоннее мода.
– А точка отсчета? Вы сравниваете с прошлым веком?
– А с чем сравнивать? С каменным веком?
Посмеявшись, Ирина заговорила неторопливо и так, словно сожалела, что ей приходится делать это.
– Странно, люди так охотно бегут от современности, и все равно куда: вперед, назад!.. Для одних все лучшее осталось в прошлом, для других – все в будущем. Может быть, наша жизнь и лишена многих очаровательных условностей, обычаев прошлого, но… Но ведь во все века были хорошие и дурные люди, добрые и злые, стыдливые и бесстыдные… А мода… все это игра.
Собственные слова навели ее на какие-то размышления. Продолжительно помолчав, она спросила:
– Наверное, одна работа делает вас счастливым? Да?
– Почему вы так решили?
– Ну, риск, возведенный в примету судьбы… Это обостряет вкус к простым радостям, освобождает душу от мелочей жизни. – Она посмотрела на него и негромко прибавила: – Обесценивает все сожаления?
– Никакой работе это не под силу. Она может быть удовольствием, прибежищем, защитой… – Долотов замолчал, подкатывая машину к подъезду гостиницы.
– А от нелюбви нет спасения, да? – услышал он.
Ожидая увидеть выражение насмешливости на ее лице, Долотов резко повернулся и на несколько мгновений застыл под ее взглядом…
«Есть! Есть спасение!.. – казалось, говорили ее глаза. – Неужели вы не видите?…»
Стараясь не обнаружить своего замешательства, Долотов полез за сигаретами и, заслонившись облаком дыма, сказал:
– Не забывайте, если вас занесет в наши края…
«Нужно было как-то по-другому с ней… Кто знает, может быть, она затем и приехала, чтобы повидать тебя. А это не так уж часто случается в твоей жизни…»
Но иначе он не мог. Ему нужно было приучить себя быть свободным от того чувства, которое весь день напоминало, что рядом с ним другая девушка.

20

Когда подошел экипаж – Долотов, Извольский, Козлевич, Костя Карауш, – Пал Петрович, назначенный бортинженером в этот рейс, стоял у тележки шасси, осматривал поношенные, вытертые до кордовой ткани колеса.
– Как думаешь, долетит это колесо до Казани?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89