У реки на приколе стояли две лодки – большая, новая, по виду казенная, и маленькая, черная, местной работы. В той, что побольше, стоял плотный человек в старой летной куртке. Наклонив коротко остриженную голову, он возился с катушкой спиннинга. А когда его окликнул вышедший из домика хромой бакенщик, друзья узнали Козлевича.
– Привет! – крикнул Извольский.
– О!.. О!.. – отозвался Козлевич, поочередно узнавая друзей и вскидывая руки. – Кто из вас рыбак?
– Я нет! – сказал Витюлька.
– Э, что же ты? Боря, помоги распутать. Спина затекла – такая, брат, «борода», не приведи господи! Час, наверное, вожусь… Я вас за это ухой угощу.
Он посмотрел на Валерию, и круглое лицо его расплылось в улыбке.
– Идите-ка сюда. Вас как величают?
– Валерией.
– Глядите.
Протянув Долотову спиннинг с запутавшейся лесой, Козлевич вытащил из воды за кормой связку рыб.
– Красавцы, а? Мы с Акимом никогда пустые не ходим! Вить, снимай «парад», помоги почистить!
Валерия поднялась к домику, где на скамье возле окошка сидел бакенщик и протыкал шилом сложенную вдвое полосу толстой кожи, старательно заводил и туго стягивал дратву.
У его ног, высунув язык, лежала пестрая собачонка.
– Доброе утро.
– Утро доброе, дедушка. – Бакенщик оставил работу и вытащил изо рта папиросу. =– Неужели купаешься? Рано еще. Гляди уволокет водяной.
– А у меня защитники!
– Ну разве что, – уступил он, принимаясь за работу.
В двух шагах от лавки над погасшим костром висела привязанная за ручки кастрюля. Пахло картошкой в мундире, холодной золой, чуть керосином от висевшей на стене «летучей мыши» и разогретой в руках бакенщика сыромятной кожей.
– Что вы делаете? – спросила Валерия, радуясь возможности поговорить.
– Патронташ ловчу.
– Что это?
– Патронташ-то? Устройства такая, куда, значит, патроны кладут, чтоб сподручней было брать.
– А в кармане не сподручно?
– Можно и в карман, да патронташ всеж-таки аккуратнее будет. Устройства, девушка, большая подмога. Без устройства ничего не дается. Вся, значит, наша жизнь – сплошь устройства, куда ни повернись. Вон, глядя, на берегу лошадь бегит. Красиво? Потому, устроена бегать. Человек так не побегит.
– Да у нее четыре ноги!
– Верно, да ить лошадь несколько тяжельше меня али тебя? Разов вчетверо, впятеро?
Бакенщик прикурил погасшую папиросу и поглядел куда-то поверх леса на той стороне реки.
– Все в жизни ладно устроено, – произнес он. – Иной раз поглядишь, как день занимается, и на душе так сделается, будто диву видишь, такая верная на всем свете устройства. Ты еще глаза не продрал, а уж день подпалили, занялся, батюшка, чтобы всем видно было. И все люди за дело. Мужик твой, значит, летать привился, ты по дому там чего гоношишься, по радио музыку заиграли. – Он помолчал и улыбнулся. – У нас до войны, почитай, в каждом дворе гармонисты были. В праздник заведут музыку – эх!.. Песни, хороводы! И девки! Тебе против них не устоять.
– Как не устоять?
– А так. Мяса на костях маловато.
– Зачем оно?
– Затем, – бакенщик подмигнул подошедшему со спиннингом Долотову. – Мужики не собаки, костей не грызут.
– Скажете тоже… – Валерия покосилась на Долотова, уловила знакомый взгляд, отвернулась и покраснела.
С берега послышался голос Извольского.
– Жабры надо выбрасывать! – кричал он. – Говорю тебе, на них всякая дрянь оседает!
Валерия сидела в настороженно-застывшей позе. Изредка она поворачивалась на голос Витюльки и видела руки Долотова, распутывавшего лесу. Они казались Валерии не по-человечески цепкими и злыми.
– Погодите малость, – продолжал бакенщик. – Мы вот рыбалку как следоваить наладим, плохо-бедно, а тебе на прокорм добудем. Гляди, и ты в тело войдешь
– У вас есть попить? – спросила Валерия, поднимаясь.
– Как не быть? Эвон в пристройке. Ведро там, мелированное.
Войдя в пристройку позади дома, она едва успела поднять кружку с водой, как почувствовала, что кто-то встал в дверях, за ее спиной.
«Он!..» – туг же подумала Валерия и, обернувшись, увидела Долотова. Рука ее, державшая кружку, ослабла и опустилась. Не в силах, произнести ни слова, она заворожено уставилась на него, не видя лица: освещенный со спины, он казался тенью.
– Вы тоже… попить, да? – с трудом выговорила она.
В каком-то раздумье оглядев небольшое помещение, заваленное сеном, бухтами толстой проволоки, веслами, Долотов шагнул внутрь и закрыл дверь. Стало темно, хотя сквозь многие щелк ярко прорезывался свет.
– Вы что? – шепотом вскрикнула она, задыхаясь от страха, жары, запаха сева.
– В прошлый раз вы не захотели слушать меня… Почему? Я вам неприятен?
– Вы?.. Н-нет!… Откуда вы взяли? – бормотала она, не решаясь отвести взгляда от его блестящих, пугающих решимостью глаз.
– Все это время я думал о вас. Мне нужно сказать… Наверное моя идея никуда не годится, но… Она появилась с, тех пор, как я увидел вас – и тут ничего не поделаешь. Глупо признаваться в любви человеку, которого видел два раза в жизни. И все-таки мне нужно знать.
– Что знать?
– У, вас есть кто-нибудь?
– Нет… Только Витя.
– Вы его любите?
– Я? Он… Он хороший.
– Тогда послушайте… – Он протянул руку.
– Не надо!
– Что не надо?
– Ничего не надо!
Ни слова не сказав больше, Долотов повернулся и вышел. В пристройку хлынул свет. За распахнутой дверью ослепительно сиял день. Плечи Валерии опали, дыхание далось торопливым, а колени мелко дрожали, словно она спаслась бегством. Выбравшись на воздух, она подошла к ограде и, едва владея руками, принялась обдирать кору на жердях.
С берега доносился смех Извольского. «Зачем он привез меня сюда? Зачем я поехала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89