вечно что-нибудь не докончено, режиссер кричит на сценариуса, сценариус на всех остальных, — уж полдень, а репетиция еще не начиналась! — и вы поймете напряженную, аварийную атмосферу генеральной репетиции.Но хватит. Режиссер махнул рукой на недоконченные декорации, театральный портной натянул на актера не-дошитый пиджак, парикмахер приладил временный парик, костюмер где-то раздобыл для него слишком большие перчатки, бутафор сунул ему в руки трость — можно начинать. Занавес поднимается, герой выпаливает: «Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное», — и… режиссер вопит истерически срывающимся голосом: опять что-то не в порядке… Конечно, освещение!«И сказал бог: да будет свет. И стал свет». Но в Священном писании не сказано, был ли этот свет желтый, красный или синий, там ничего не упомянуто о прожекторах, рефлекторах, рампе, софитах, об «ординарке», «двойке» и «тройке», о «пятидесятисвечовых», «сотенных» и «тысячных», о реостатах, «горизонте», тенях и прочих деталях сценического освещения.Господь не повелевал: «Включите второй софит на шесть желтых», не изрекал: «В портал дайте синюю… нет, черт дери, не синюю, зачем синюю? Включите в люстре лунный свет да слегка прикройте ее… Плохо, плохо, на горизонте нужен оранжевый отблеск и чтобы портал не отсвечивал»… И так далее. Богу было легче, потому что он сперва создал свет, а потом человека и театр. Генеральная репетиция есть репетиция под девизом: «Да будет свет», — только это дело идет не так гладко, как при сотворении мира.— Господин режиссер! — восклицает наконец главный герой на сцене. — Уже час дня. Будем репетировать или нет?— А почему вы не репетируете? — злобно сипит изнемогший от крика режиссер.— «Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное…»Режиссер вскакивает.— Плохо, плохо, потушите наполовину третий софит!— «Что с тобой стряслось?»— Еще! Уменьшите еще! Ну, что вы там копаетесь?— Господин режиссер! — кричит осветитель. — Да ведь третий софит совсем не светит.— Что же там такое светит?— Это люстра. Вы сами велели ее включить.— Не ваше дело, что я велел! — рычит режиссер. — Выключите люстру и включите третий софит на шесть.— «Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное…»— «Что с тобой стряслось?..»— Плохо, плохо! Дайте в люстре желтый свет и выключите рампу.Наступает минута странной, отрадной тишины. О, если бы она продлилась подольше!— Что такое? — гаркает режиссер. — Почему не репетируете?..На сцену выходит сценариус.— Клара куда-то вышла, господин режиссер.— Надо репетировать! — шумит режиссер. — Пусть сейчас же идет на сцену!— Но…— Никаких «но»!.. — кричит режиссер и, внезапно обмякнув, как человек, который уже на все махнул рукой, бормочет: — Начинаем!Наконец-то!— «Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное…»— «Что с тобой стряслось?»Из-за кулис на сцену вдруг вылезает драпировщик со стремянкой и ставит ее к окну.— Вам что здесь нужно? — вскрикивает режиссер нечеловеческим голосом.— Гардины повесить, — деловито отвечает драпировщик и лезет на стремянку.— Что повесить? Какие гардины? Марш отсюда! Почему вы их не повесили раньше?— Потому что раньше мне не прислали материи — отвечает «вспомогательный персонал», стоя на стремянке, но режиссер уже мчится на сцену, чтобы скинуть его со стремянки, задушить, задавить, растоптать…Автор закрывает глаза, затыкает уши. Наконец-то разразился главный скандал, дикий, трескучий, захлебывающийся скандал генеральной репетиции, скандал, назревавший и бродивший с утра, скандал горячечный, бестолковый, несправедливый, как мир, и необходимый, как гроза в природе, скандал, наполнивший всех присутствующих — и автора, и актеров, и вспомогательный персонал, и бушующего режиссера — темной, отчаянной злобой, изнеможением, тоской, горечью, стремлением бежать из этого проклятого театра… Такова атмосфера генеральной репетиции.Режиссер возвращается на свое место в зрительном зале, постаревший на десять лет, изнуренный, мрачный, ненавидимый всеми.— Начинайте, — говорит он с отвращением.— «Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное…» — сдавленным голосом повторяет герой.— «Что с тобой стряслось?» — беззвучно осведомляется Клара.Устало, тяжко, безрадостно тянется генеральная репетиция.— Плохо! — хрипит режиссер. — Повторить! Вы должны войти быстрее.Утомление овладело актерами, ноги у них подкашиваются, язык прилипает к гортани, память отказывается служить. Неужели этому конца не будет?— Плохо! — обрывает режиссер. — Назад! Заслоняете партнера.Скорей бы конец! Актеры играют, стиснув зубы, читают текст, как пономари, режиссер хочет еще раз повторить, но машет рукой и стирает со лба холодный пот.Конец.Актеры молча выходят из театра, чуть не шатаясь, опьяненные свежим воздухом. Автор, опустив глаза, бежит домой, неся на своих плечах всеобщую усталость и уныние. Итак, завтра премьера. Ладно, теперь уже все равно.И все-таки все вы будете счастливы, когда снова наступит день генеральной репетиции, вы, авторы, и вы, актеры и режиссеры, мастера и парикмахеры, бутафоры и костюмерши! Это долгий и пасмурный день, злой и тяжкий, как жернов; но вы будете счастливы именно потому, что он такой выматывающий… Техника сцены Эта глава написана Иозефом Чапеком.

С предельной ясностью здесь уже было изложено, что получается, когда автор напишет пьесу и отдаст ее театру, как проходит первое чтение этой новинки, а потом репетиции — и генеральная репетиция. В трогательных выражениях было изображено, что чувствует и переживает автор, когда он наконец-то получает возможность наблюдать, как воплощается его пьеса в плоть и кровь театрального спектакля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16