Когда как-то раз, через несколько дней после своего отъезда из Парижа, он поднял голову и увидел идущего к нему Клода Авриля, он тут же отпустил команду и вышел с Аврилем на улицу, за пределы слышимости. Адольф осел на подоконник кондитерской.
– Я не отдам свою картину, – сказал он.
– Адольф, – сказал Авриль, – посмотри.
Он сунул ему в руки номер «Фигаро». На первой полосе шло эксклюзивное интервью с великим американским кинорежиссером Д. У. Гриффитом, в котором Гриффит комментировал достижения европейского кинематографа. Он ссылался на прогресс киноискусства в Германии, Италии, Скандинавии, России и Франции. Он рассказал, что пару дней назад видел неоконченную картину о французской революции, снятую юношей по фамилии Сарр. Репортер недоверчиво спросил, действительно ли Гриффит имеет в виду «La Mort de Marat» Адольфа Сарра, объясняя, что насчет фильма ходит куча пересудов и что на самом деле большинство обозревателей считают «Марата» нелепицей. Сарр ведь практически мальчишка, не снявший ни одной картины. «Этого не может быть, – ответил Гриффит. – Он снял множество картин, для меня это очевидно. У него интуитивный талант к киносъемке. Вот что я вам скажу: в тот вечер я отправился домой и проснулся, все еще видя лица из фильма, особенно лицо девушки и то, как Сарр передвигает его то в свет, то в тень. Его молодость, конечно же, ничего не значит. Стариков в кино нет. – Он рассмеялся. – Я единственный старикан, который снимает кино». – «В таком случае, – спросил репортер, – Сарр гений?» – «Я не знаю, что значит быть гением в этом деле, – ответил Гриффит. – Скажем так: он оригинал».
После интервью с Гриффитом «Марат», оставаясь не менее конфликтным фильмом, стал, однако, конфликтом, требовавшим к себе серьезного отношения; так сказал величайший режиссер в мире. Руководство «Патэ» телеграфировало Аврилю, предлагая решить любые финансовые проблемы, связанные с завершением фильма. Авриль, будучи спасен накануне разорения, не стал носиться со своей гордостью и независимостью; он принял предложение «Патэ», по существу передавая им свою студию, однако в то же время сохраняя свою позицию исполнительного продюсера. Адольф с головой – лихорадочно, нетерпеливо – ушел в съемки, а весть о словах Гриффита наэлектризовала и всю команду. Сняв старенький театрик на краю города для сцен, в которых собирался революционный трибунал и Марат попеременно сталкивался то с победой, то с поражением, Адольф затолкал в зал и на галерку толпы горожан, чтобы они изображали массы, поддавшиеся разгоряченной риторике. Режиссер и Эрик Роде добились наилучшего эффекта, прицепив камеры к трем детским коляскам, которые двигались у них над головой по замысловатой системе кабелей. Скользя поверху вперед и назад, сами камеры вызывали на лицах горожан ровно ту смесь величия и ужаса, которая и была нужна Адольфу. Снова и снова они снимали эту сцену, прожекторы накаляли зал, напряжение росло, гримеры метались туда-сюда, смазывая лица и перенакладывая грим, костюмеры пробивались сквозь толпу, чтобы поправить воротничок или рукав, казавшийся скособоченным с галерки, откуда Адольф давал указания. Снова и снова Адольф увещевал свою команду и горожан; он хотел изнурить их, подтолкнуть их к краю. Когда он наконец объявил: «Снято!» – люди в зале повернулись к нему и зааплодировали, и юноша замер, ошеломленный.
Авриль передал Адольфу, что после выхода статьи в «Фигаро» парижане заинтересовались новой актрисой, желая знать, кто она.
Тобой интересуются, как-то вечером сказал Адольф Жанин на берегу, у воды, и она бросилась к нему в объятия и прижалась к нему.
– Не дай им забрать меня обратно в Париж, – сказала она, – пожалуйста, не дай.
По вечерам они наблюдали с этого места у воды за старухой в длинном черном плаще, одиноко стоявшей и глядевшей на море. Вечера шли, а они все смотрели, как рукава ее плаща перепутываются с плетями, обвившими валы, и теперь Адольф взглянул вверх оттуда, где стоял с Жанин, и увидел, что плащ совсем переплелся с лозой, а капюшон все так же поднят и руки так же протянуты, застыли в той же позе, что и всегда; лишь самой старухи не было. Конечно же, я не позволю им забрать тебя, сказал он.
– Ты не должен говорить им, кто я, – сказала она, – обещай, что не скажешь.
– Я не скажу им, – ответил он под шум черного моря.
Он больше не мог медлить с выбором актера на роль Марата. Порой он бродил вдоль пристани, по барам и кафе, в поисках нужного лица. Он решил, что теперь ему придется вернуться в Париж, и сел с Аврилем на вечерний поезд; поездка была приятной почти всю дорогу – каждого все еще грело ощущение успеха и благосклонности фортуны. Но, не доезжая до Парижа, они страшно повздорили. Адольф сказал Аврилю, что ему нужно в скором времени найти Марата, по массе причин.
– Конечно, – сказал Авриль, – нельзя же снять картину о Марате без Марата.
– Дело не только в этом, – сказал Адольф, глядя в окно на встающее над Францией солнце.
– А в чем же?
– Жанин придется взять отпуск. – Адольф повернулся к нему. – Она беременна.
Авриль раздраженно помолчал несколько секунд.
– Скажи мне правду, Адольф, – наконец потребовал он. – Ты ведь уже знал эту женщину, не так ли? Ты знал ее с самого начала, еще до того, как ты ее увидел в том фильме, еще до того, как ты ее взял на эту роль.
– Конечно, – ответил Адольф. – Она моя сестра.
Авриль побелел. Его челюсть отвалилась, и слова, казалось, пробулькали вверх.
– О господи, – прохрипел он еле слышно. – О господи.
Адольф вспыхнул. Секунду он ничего не говорил, а затем вскочил с места и снял свой чемодан с полки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86