– Почти сорок лет провел в Штатах, а так и не усвоил языка.
– Ну что ж, – ответил Флетчер, – я вырос в Монреале. У меня была возможность выучить французский, но мой отец был категорически против. Учитывая, что он француз, это было весьма нелогично с его стороны.
– Весьма.
– В юности он нарисовал панно к вашему фильму.
– Правда? Да, кажется, припоминаю… кажется. Прошло уже, э-э-э, много…
– Мы – люди, говорящие на своем собственном языке, мсье, – выпалил Флетчер.
Тут же ему показалось, что это прозвучало глупо. Он снова услышал, как его собеседник рассмеялся.
– Это нас красит или вредит нам?
Снова пауза.
– Так что же, мсье Грэм?
– Фильм…
– Всем безразлично, мсье Грэм. Это всем безразлично. Я его так и не закончил. Я вообще-то даже не знаю, где его большая часть. Мой сын вполне мог его уничтожить.
– Часть его, – медленно проговорил Флетчер, затаив дыхание, – часть его была в Лос-Анджелесе. Часть в Нью-Йорке. Кусок в Лондоне. А началось все с того, что я наткнулся на одну из катушек в Монреале.
– Но на то, чтобы все это собрать в одном месте, потребуется потратить годы, мне кажется.
– Я потратил эти годы, мсье Сарр. Я проехал всю Северную Америку, и я провел семь месяцев в Лондоне, прежде чем приехать сюда несколько недель назад. Я провел четыре месяца в Ирландии, прежде чем уехать оттуда с пустыми руками.
Помолчав, старик спросил:
– И где же фильм сейчас?
– В подвале моего отеля.
Он подождал, пока тот что-нибудь скажет.
– Мне хотелось бы встретиться с вами. Я могу принести фильм.
И снова молчание.
– Мсье Сарр…
– Всем все равно, мсье.
Он слышал, как тихо и горько тот произнес это.
– Я стар. Мне восемьдесят с лишком. Это старость. Я так и не закончил его.
– Я проделал такой путь, – сказал Флетчер и почувствовал, как неслись к этому мгновению все прошедшие годы.
И снова молчание.
– В таком случае приходите завтра утром к десяти.
– Я принесу фильм.
– Не приносите фильм. Приходите сами. Поговорим.
И завершающая пауза, словно он собирался еще что-то сказать – или передумать. Но он повесил трубку.
В десять часов в доме семнадцать по рю де Сакрифис Флетчера Грэма провели в уединенный, укрытый от остального отеля кабинет, в котором оказался крохотный человечек, чья макушка была гола, но чьи длинные белые волосы, как паутина, ниспадали почти до плеч. Несмотря на свои заверения, что он больше не задумывается о прошлом, Адольф Сарр окружил себя воспоминаниями. На стенах висели два увеличенных кадра: на одном – Тьерри Турен в ванне, над ним на стене – два кремневых ружья крест-накрест, вокруг разбросаны газеты «L'Ami du peuple» , голова укутана в полотенце и откинута назад, глаза открыты, прикованы к потолку, а в груди, над сердцем, в кляксе черной крови, вертикально торчит кинжал. Рядом был снимок поменьше, сделанный в конце двадцатых, – Гриффит, положивший Адольфу руку на плечо; к тому времени Гриффит уже совсем вышел в тираж, а Адольф был легендой, провидцем от кинематографа, так и не закончившим величайшую картину в его истории. Здесь же висела вырезанная откуда-то фотография Лилиан Гиш . На полке рядом с этими снимками стояло собрание сочинений Эйзенштейна , книга Бастера Китона и «Les grands auteurs du cinema». Рядом с полкой стоял сундук, почти такой же огромный, как тот, что был привезен из Монреаля. Рядом с сундуком стояли кровать и стул. На стене у кровати висели другие старые фотографии – галерея режиссеров: колосс Гриффит, Йозеф фон Штернберг , русские – Эйзенштейн и Пудовкин . Рядом с Пудовкиным висел второй увеличенный снимок. Он был огромен, почти заполнял стену; сперва зритель видел ее глаза, затем рот в вихре грязновато-светлых волос, в печати получившихся серо-угольными, – и невыносимо было смотреть на эту неописуемую скорбь. Тут был и намек на предательство, и то, что она выглядела уязвленной, словно тот, кому она откроется, провалится в нее навсегда; в ее глазах словно бы слышался свист, с которым ее душа камнем неслась вниз. Рядом с этой фотографией ничего не было.
Флетчер осмотрел все в комнатушке, долго простояв перед кадром с мертвым Маратом в ванне и двумя ружьями над телом, затем он повернулся к старику.
– Это честь для меня, мсье, – сказал он бесстрастным голосом.
Адольф повел рукой. Он не выглядел моложе своего возраста. Он и сам обвел комнатку глазами – и с деланным отвращением покачал головой.
– Старики, – сказал Адольф. – Старые снимки. Все это чепуха, в самом деле.
– Вовсе нет.
– Ну конечно же. – Он взглянул на Флетчера. – Послушайте, – начал он и остановился. – Присядьте, – сказал он. – Вы не против того, чтобы сидеть на кровати?
– Нет.
– Я предпочитаю стул. – Он сел на стул. – Послушайте, – начал он снова, – я тронут вашей заботой, правда. Но этот фильм – конченое дело.
– Я так не считаю. – Флетчер сосредоточенно наклонился вперед. – Как я понимаю, у меня есть весь фильм, кроме самого конца.
– Конца не было. Поэтому у вас его и нет.
– Я читал, что вы сняли конец. Убийство Марата.
– Это был не конец, – сказал Адольф. – В конце была казнь Шарлотты Корде. Я ее так и не снял.
– Я считаю… – Флетчер на секунду остановился. – Простите мне мое нахальство, мсье Сарр. Но вы легко могли бы закончить фильм смертью Марата.
– Возможно. Но… – Он пожал плечами, словно ему было безразлично. – Я очень сомневаюсь, что у вас может быть весь фильм. Частично он, должно быть, в ужасном состоянии. Ведь это все-таки реликвия.
– В этом фильме есть вещи, – сказал Флетчер, – которые и сегодня остаются поразительными.
– Люди только посмеются над ним.
– Не посмеются.
Адольф лишь снова пожал плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86