Коль не запасутся сеном, придется забивать много скота, потому что зимой его нечем будет кормить. Запасти мало сена или вовсе не запасти — это было бы истинной бедой. Вот они и приехали к Снорри, чтобы тот походатайствовал за них перед Тором — потому что кто, как не Тор, правит погодой. Снорри отвел хуторян в храм, и я пошел с ними. Войдя, Снорри принес жертвы, гораздо более щедрые, чем обычно, и воззвал к Тору, произнося красиво вторящие друг другу строки, древние словеса Севера, которые возглашаются по обычаю в почитание богам. Но Снорри сделал еще кое-что. Он велел людям стать вокруг алтарного камня. И велел им взяться за руки. Сам Снорри стал в круг, и я тоже. Потом Снорри обратился к людям, и те начали танцевать. То был простейший танец северян, с несложным ритмом — два шага налево, остановка, шаг назад, остановка и еще два шага налево, — и сплетенные руки двигались в том же ритме. В конце каждого двойного шага люди наклонялись вперед и выгибались назад.Когда я присоединился к ним, у меня появилось странное чувство, что это мне знакомо. Где-то я уже слышал этот ритм. Поначалу я никак не мог вспомнить, где и когда. Потом вспомнил — то был звук, услышанный мною, когда бродил я по лесу в Винланде, странный ритмический звук, приведший меня к шалашу с хворым скрелингом и стариком, который пел над ним и стучал погремушкой. В том же ритме теперь пели исландские хуторяне. Только слова были иные. Снорри запевал, повторяя снова и снова строфы, но уже не на древнем северном языке. То был язык мне неизвестный.Хотя опять мне чудилось в нем что-то исподволь знакомое. Иные из хуторян знали, судя но всему, этот ведовской язык, потому что подпевали Снорри. Наконец, описав девять кругов вкруг алтаря против солнца, мы завершили танец, выпрямились, и Снорри стал лицом к северо-западу. Он воздел руки, повторил еще одну строфу на том же странном языке, и обряд завершился.Следующие четыре дня выдались сухими и солнечными. Дул добрый для сушки травы ветер, мы сгребали и стоговали сено. Случилось ли то по нашему заклинанию, не знаю, но каждый хуторянин в Вестфьорде успел запасти корма на зиму, и, я уверен, вера в Тора укрепилась во всех. Однажды, выбрав удобный час, я спросил Снорри, полагает ли он, что погода переменилась из-за наших песнопений. Он же ответил уклончиво:— Мои кости чувствовали, что мы в конце концов наколдуем вёлро, — сказал он. — В воздухе что-то чуялось, луна входила в новую четверть, птицы стали летать выше. Может статься, перемена уже близилась, а призывания к Тору обозначали только нашу веру.— А на каком языке ты пел, когда мы танцевали в круге? — спросил я.Он задумчиво посмотрел на меня.— При других обстоятельствах ты бы уже узнал его, — сказал он. — Это язык многих заговоров и песнопений, хотя мне ведомы лишь некоторые слова. Это родной язык твоей матери, язык ирландцев.Через четыре дня после того прибыл гонец из Карстада и попросил Снорри приехать на похороны. Умер Тородд. На то время, пока на хуторе шел сенокос, молодого бычка Глэзира заперли в коровнике. Он был беспокоен, а работникам нужно было скирдовать сено возле дома, бык им мешал бы. Как только сено сложили в стога, Глэзира выпустили. Сначала для безопасности ему на рога надели тяжелую деревянную колоду. Радуясь свободе, бык стал бегать взад-вперед по большому лугу. В два счета сбросил колоду и — чего с ним еще не бывало — принялся бодать ладно поставленные стога. Воткнет рога в стог и трясет головой, разбрасывая сено во все стороны. Работники ярились, глядя, как идет насмарку вся работа, но слишком боялись молодого быка и не вмешивались. Только послали сказать Тородду в главный дом. Тот пришел, с первого взгляда понял все и схватил крепкий шест. Потом перепрыгнул через невысокую ограду загона и двинулся к Глэзиру.Раньше Глэзир выказывал Тородду необыкновенное уважение. Из всех, живущих на хуторе, один только Тородд умел с ним управиться. Однако на этот раз Глэзир, пригнув голову, нацелился на хозяина. Тородд остановился, и когда бык был уже совсем рядом, изо всей мочи ударил тяжелым шестом ему по голове между рогами. Удар остановил Глэзира. Он стоял, ошеломленно мотая головой. Удар был такой силы, что шест сломался пополам, и Тородд, уверенный, что укротил животное, подошел к нему и схватил за рога, чтобы, завернув ему голову набок, заставить стать на колени. Схватка длилась недолго. Поскользнувшись на короткой кошеной траве, он потерял точку опоры. Глэзир прянул назад и затряс головой так, что Тородд выпустил один рог. Ему, однако, удалось, держась левой рукой за рог, зайти сбоку, и он смело вспрыгнул на спину Глэзира. Распластался он на бычьей спине, припав к шее и думая самим весом своим смирить бычка, а был Тородд человек большой, тяжелый. Глэзир помчался по лугу, мечась из стороны в сторону, чтобы сбросить бремя со спины. Бык был быстрый, проворный и оказался сильнее, чем Тородд думал. Бык вздыбился и скакнул в сторону, а Тородд не удержался и стал соскальзывать набок. Глэзир, видно, почуял это, повернул голову, поддел Тородда рогом и со всей силы подбросил его в воздух. А когда Тородд падал назад, на спину быку, Глэзир задрал голову и поймал хозяина на рога. Рог глубоко прорубил ему живот с левой стороны снизу. Тородд свалился с быка да так и остался лежать, а Глэзир вдруг успокоился и потрусил щипать траву. Работники выбежали на луг, подняли хозяина, уложили его на кусок плетня и отнесли домой. У самых дверей Тородд настоял на своем, слез с носилок и на своих ногах ступил в свой дом. Он вошел, пошатываясь, с правого бока рубашка на нем промокла от крови. В ту же ночь он умер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109