Тем не менее их признали виновными и приговорили к смерти: трех дворян путем отсечения головы, а простолюдина-музыканта – к повешению.
На следующий день в Гринвич пришел приказ Кромвеля – распустить двор королевы, а ее личное имущество продать. Ее секретарю было приказано составить список ее долгов, включая невыплаченное жалование. Казначею – отчитаться за все драгоценности и бриллианты, принадлежащие как Короне, так и лично королеве, а ее лошадьми и собаками должен был заняться главный конюший. Людей было приказано рассчитать или перевести в штат двора короля. Нанетте, Мэри, Мэдж и Мег позволили удалиться домой, но они вместо этого решили добиться свидания с Кромвелем и, получив его, попросили разрешения заменить дам, прислуживающих королеве в Тауэре.
– Это исключено, – отказал Кромвель. – Дамы отобраны лично королем.
– Мы знаем об этом, – ответила за всех Нанетта, – и почему – тоже известно. Но ведь, мастер, они выполнили свою задачу? Если в воскресенье ее светлость предстанет перед судом, то значит, вся информация, необходимая вам, по этим каналам уже собрана. Будьте милостивы, попросите его светлость послать нас взамен их.
Он задумался, и Нанетта тихо добавила:
– Я знаю, что вы просто исполняете приказ и у вас нет личной вражды к королеве. А нам и ей будет лучше вместе. Сжальтесь, спросите короля.
У Кромвеля был усталый вид – ему приходилось все делать, все контролировать, успокаивать своего капризного господина и выносить презрение общественного мнения за все, что он делал по его приказу, ради него самого и государства. Но, посмотрев на Нанетту и остальных дам, он слегка улыбнулся:
– Хорошо, я спрошу его. Думаю, теперь это уже не причинит вреда. Завтра я сообщу вам его ответ, а теперь, простите...
Они поняли намек и быстро удалились из его маленького кабинета, и, прежде чем за ними закрылась дверь, они услышали, как он уже начал диктовать секретарю следующую бумагу – готовить процесс об измене королевы дело не простое.
Кромвель сдержал свое слово, и вечером в субботу пришло разрешение прибыть в Тауэр рано утром в воскресенье, чтобы помочь их госпоже одеться для суда. Это было довольно грустное занятие, но когда тюремщики впустили их в камеру королевы, она настолько обрадовалась им, что в таком настроении они не видели ее со времен майского турнира.
Большой зал Тауэра – некогда Королевский – стал местом самого знаменитого процесса в истории Англии, так как это был первый суд над законной королевой. В зале собралось две тысячи зрителей, а в конце его были возведены подмостки для судей – большого жюри Кента, двух малых жюри Миддлсекса и членов Тайного совета – всего 72 человека. Центр зала остался свободным, и в нем было установлено одно большое кресло – для подсудимой.
В центре жюри расположился герцог Норфолк, со своим белым маршальским жезлом Англии. Канцлер, лорд Одли, сидел справа от него, а королевский шурин Саффолк – слева. Томаса Болейна, члена Тайного совета, избавили от необходимости судить собственного сына и дочь. Кромвель, генеральный викарий и королевский адвокат в данном процессе, стоял перед помостом, лицом к креслу.
Такова была сцена, которую увидела Нанетта, когда вооруженные иомены отворили огромные двери и лейтенант и констебль Тауэра, сэр Уильям Кингстон и сэр Эдмунд Уолсингам, ввели их. Нанетта и три другие дамы шли парами за королевой, одетой ими в платье красно-коричневого шелка поверх шитой золотом рубашки, с отороченными черным мехом рукавами. Подвернутая и скрепленная булавками вуаль, скрывала волосы. Наряд был несколько мрачен, но очень роскошный. Из-за длительного заточения ее лицо было бледно, однако она держалась спокойно и выглядела гордо и величественно – королева до мозга костей. Но ни она, ни ее спутницы не забывали о замыкающей фигуре этого шествия – палаче в маске с топором, чье лезвие смотрело в сторону от королевы.
Анна села, а ее фрейлины стали по сторонам кресла. Члены жюри принесли клятву на Библии, Кромвель зачитал обвинение, с легкостью перечисляя своим сильным и хорошо поставленным голосом длинные абзацы. Анна обвинялась в соблазнении пятерых мужчин, приводились даты соблазнений. Нанетта заметила, что три из пяти дат приходились на поздний период последней беременности королевы. Утверждалось, что королева подговаривала своих любовников убить короля, а после этого соглашалась выйти замуж за одного из любовников. Приводились показания в пользу обвинения, данные под присягой, но не было вызвано ни одного свидетеля – в делах об измене считалось достаточным данного под присягой показания.
Потом было предоставлено слово королеве, и она по пунктам, холодно и спокойно, отвергла все обвинения. Все пожирали ее глазами, но взгляды в большинстве не были враждебными, и Нанетта почувствовала даже, что аудитория как-то сочувствует ей. Когда королева в ответ на обвинение в инцесте заявила, что «если он находился в моих покоях, то, естественно, он мог проникнуть туда, не вызывая подозрения, как мой брат». Среди зрителей послышался одобрительный шепоток, а Анна продолжала, повысив голос:
– Я никогда не имела с ним никаких отношений, кроме христианских и богоугодных, какими могут быть отношения между братом и сестрой. Все остальное представляется мне, как и вам, лорды, чудовищным.
Она говорила хорошо и убедительно, так что в сознании присутствующих не осталось никаких сомнений в ее невиновности. Но закон есть закон – невозможно освободиться от данных под присягой обвинений в измене, и даже разуверения в них – акт неблагонадежный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163