Он сразу понял нехитрый механизм происшедшего, ставшего позже хрестоматийным примером.
Убийство тщедушного стрельца заставило Митрофана бежать, скрыться, залечь подале от Москвы в берлогу.
Он оказался единственным, кто уцелел, избежал грядущего утра стрелецкой казни. Не убей он, не стань преступником, убийцей, двумя днями спустя его обезглавили бы, повесили или посадили б на кол посреди Красной площади или Васильевского спуска, ни в чем не повинного.
Но он стал убийцей. И это его спасло.
Он, видно, прожил долгую, яркую жизнь, успев сотворить в ней, среди прочего, что-то такое, что сделало абсолютно невозможным появление на свет дважды орденоносного капитана Завадского.
* * *
Точно на те же самые грабли Коптин едва не наступил сам, будучи еще зеленым лейтенантом, стажером, слушателем Высших курсов подпространственной дипломатии и хроноразведки. Их закинули вдвоем с майром Горбуновым в самый исток смутных времен, в 584 год, в февраль месяц.
В тот достопамятный февраль сгорела Александровская слобода, резиденция царя Ивана, считавшаяся некоторое время даже столицей Руси, — с подачи самого Ивана Грозного, разумеется. Грозный часто залегал на дно в слободе, скрываясь от возможных последствий своей очередной мокрухи, массовых изуверских казней безвинных душ и прочей свойственной ему с бодуна беспредельщины.
Понятно, что в огненном смерче, охватившем Александровскую слободу, погибла уйма документов и ценностей.
В задачу их группы-дуэта входило всего лишь составление примерного перечня обреченных погибнуть объектов, с тем чтобы потом бригада «чистильщиков» могла, действуя адресно, вытащить перед самым пожаром все наиболее ценное. Вытащить и переправить в двадцатый век: на Лубянку, на Литейный, в ЦБ или Гохран — куда ближе окажется.
Реально выполнение задания свелось к тому, что они с майором Горбуновым — прилично одетые молодые боярские отпрыски, а может, даже и молодые князья — толклись на пепелище, прикидываясь соглядатаями царя (впрочем, прямо об этом не говоря, а только косвенно намекая при разговоре), прислушивались, как вопит служба охраны дворца, оплакивая уничтоженное Божьей карой добро.
То, что им подписали выездные визы в шестнадцатый век только двоим, игнорируя устав, строго предписывавший выпускать оперов тройками, было грубейшим служебным нарушением режимника и старшего инженера по технике хронобезопасности. Тем более что профессионально были они не бог весть кто: майор, с налетом в прошлом не больше полутора тысяч часов, и совершенно зеленый курсант.
Такую лажу можно было объяснить только тем, что с офицерскими кадрами среднего звена в те годы была великая напряженка. Дело дошло тогда до того, что на срочную службу начали призывать офицеров запаса даже из числа состоящих на учете в психиатрических диспансерах, в тех, правда, только случаях, если воинская присяга была принята больным задолго до начала заболевания или уже во время болезни, но на ее ранней стадии — на протяжении первых четырех-пяти лет после постановки диагноза.
Коптина и Горбунова риск, связанный с работой в парной связке, не волновал. Они считали, что риска не было вовсе. Роль им отводилась предельно пассивная, это во-первых, а во-вторых, до смерти Ивана Грозного оставались какие-то недели, и репрессии в стране заметно снизились. В-третьих же — главное! — все были потрясены пожаром, ведь слобода вспыхнула от удара молнии. Гроза в феврале! Тут было над чем призадуматься. Опричники всерьез, впервые может быть, задумались о Боге, и какие-то Горбунов и Коптин были им по барабану на фоне февральской грозы.
В первый же день их блуждания по еще дымящемуся пепелищу Коптин обратил внимание на странную группу, пожаловавшую сюда тоже, видно, с экскурсионной целью. Центром и сердцем группы была молодая боярыня, лет двадцати, ослепительно красивая, в шубке и шапочке из голубых песцов. За нею следовали мамки-прислужницы плюс человек десять дюжих охранников. Компания приехала на четырех возках, один из которых, выполненный в виде двух золотистых лебедей, выделялся невиданным комфортом и роскошью. В клювах лебеди держали некое подобие облучка, на котором восседали возница с помощником, меж крыльев лебедя располагалась полость — обшитый медвежьими шкурами «пассажирский салон», снабженный покрывалом из волчьих шкур.
— На таком и до Южного полюса доедешь, — шепнул майор на ухо Коптину, чуть заметно кивнув в сторону возка. — И девка… Страсть как хороша!
— Да-а-а… Ветка сирени в мае… Радуга счастья…
— Точно! Такие б речи — в ушко б ей на ночь! — согласился майор. — Ну, прям в очко!
— Помолчи!
— Тут сразу ноги бы себе за уши заложила б!
— Заткнись, Горбушка!
— Да я молчу…
— Вот и молчи.
Молчали долго — каждый о своем. Первым разжал губы майор Горбунов:
— Все равно ничего не выйдет. Нельзя!..
— Что? — спросил Коптин.
— Нельзя! — Майор сделал непристойный жест, демонстрируя, что именно нельзя и как нельзя.
— О чем ты, майор?! — Голос Коптина задрожал от презрения, смешанного с ненавистью.
— О том же, что и ты. Вот будь я ветром — я бы ей вдул!
— Ага, — бесцветным голосом произнес Коптин. Он решил не связываться с дураком майором.
— Такую трахнуть… Эх-х-х! Не головой об угол, нет, не так!
— Пошлость говоришь, мусор изо рта сыплется. А вот и грязь пошла капать…
— Понимаю, — с шумом вздохнул Горбунов. — Я нарочно так — чтоб не расслабиться… — Перехватив взгляд Коптева, майор окончательно стушевался: — Вообще в ту сторону смотреть не буду! Рад?
— Очень, — выдавил из себя лейтенант.
— А ты молодой еще, лейтенант.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18