Он считает, что ему повезло. Он недооценил Нокви и его союзников. Но все могло быть гораздо хуже. Не в победе ты понимаешь, чему научился и насколько стал силен, а в поражении.
Горе лизнул его в щеку, и Алан очнулся. Он стоял возле гроба Лавастина и плакал.Ты осознаешь, насколько силен, не в победе…Господи. Он плакал не о себе. Он оплакивал надежды и мечты своего отца, которые пошли прахом. Больше он не мой отец. Нет, король Генрих еще не принял решения. Но даже если Генрих решит дело в его пользу, сможет ли он когда-нибудь с полным правом назвать себя сыном Лавастина? Может, кухарка сказала правду, и граф Лавастин ходил в старые развалины и встречался там с девушкой? Может, он испытывал такое же вожделение, как Алан к девушке по имени Види? Кто теперь может сказать точно? Кто знает?Лавастина и Лэклинга никто бы не признал за отца и сына, если бы не свидетельство кухарки. Правда, после смерти обоих гончие выли и скулили.Претензии Жоффрея были куда основательнее, чем у Лэклинга. Но если бы здоровье было единственным критерием, смог бы он сказать, что станет управлять землями Лаваса лучше, чем Жоффрей? Под его правлением люди будут жить лучше, чем при Жоффрее. И это не самомнение и не гордыня, а правда. Лавастин знал эту правду и принял справедливое решение, хотя, конечно, чувства играли не последнюю роль. Лавастин серьезно относился к своим обязанностям, он знал, что на земле нужно работать и заботиться о людях.В конце концов, что значит кровь? Связь Алана с Лавастином была прочна вне зависимости от кровной принадлежности.Он до сих пор любил его и думал, что, если кухарка свидетельствовала бы перед самим Лавастином, граф бы только улыбнулся и сказал, что для него это не имеет значения.Нет, это ошибка не Лавастина. Он знал, что может произойти, и готовился к этому.Но Таллия не была беременна. Алан солгал и, что хуже всего, солгал человеку, который полностью доверял ему.Он с горечью подумал, что, возможно, на самом деле он — плод кровосмешения девушки-блудницы и ее отца, рожденный для нищей доли, как дети тех бедняков, что умирали от голода на его землях.Неужели Господь любит его меньше, чем какого-нибудь пышно разодетого дворянина? Но ты всего лишь ребенок нищенки. Неужели Господь любит и блудниц? Стыд оттого, что он признал свое происхождение, не оставлял его. Сможет ли он когда-нибудь забыть этот позор? Его приемный отец Генрих не говорил ему правды, лишь однажды он упомянул мать Алана, сказав, что та была красива. Как будто только это и имело значение. А может, в сердце Господа мы все равны?Ярость взвизгнула, Алан почесал ее за ушами, и она довольно заворчала. Но ведь гончие признали его хозяином. Куда же исчез Страх? Вернется ли он когда-нибудь?Он провел рукой по каменной спине Ужаса. Проклятие превратило его в мраморную статую, и теперь вместе с Тоской он лежал в ногах окаменевшего хозяина. Стыд этого дня не коснулся его, ведь он раскаялся в своих грехах, и теперь его душа в Покоях Света. Алан твердо в это верил.Горе стоял рядом. Алан кое-как поднялся на ноги и откинул волосы со лба.Он снова был один, как и на суде, — один перед всеми.И тут он увидел ее. Женщина стояла у дверей и выглядывала из-за колонны.— Входите. Гончие не тронут вас.Леди Хатумод подошла к нему.— Вы принесли послание от нее? — жадно спросил он.— Нет, милорд. — Она подошла поближе, склонила голову и сложила на груди руки, словно собиралась молиться. — Она отказывается говорить с вами. И не хочет вам ничего передавать.— Тогда я пойду к ней! Разве справедливо, что герцогиня Иоланда так и не дала нам увидеться?Она шагнула вперед и положила руку ему на локоть, словно пытаясь удержать его на месте. Потом отпрянула назад и покраснела. Она так и не решилась посмотреть ему в глаза.— Нет, милорд. Пожалуйста, не делайте этого. Вы только испытаете еще большее унижение.— Еще большее? Разве бывает большее унижение, нежели то, что я пережил вчера? — с горечью спросил он. — Таллия доверяла мне. Ей просто нужно понять, что я нисколько не виню ее в случившемся. Не ее вина, что герцогиня Иоланда увезла ее. Я уверен, что она вовсе не хотела уезжать.— Прошу вас, милорд. — Казалось, леди Хатумод готова расплакаться, она так сжала руки, что пальцы побелели. — Не вините герцогиню Иоланду. И что бы вы ни думали, леди Таллия не хочет вас видеть. Если вы все же собираетесь поговорить с ней, вам придется или стоять под дверью, как нищему, или врываться в ее покои, подобно разбойнику.— Но раз уж все дворяне считают меня сыном шлюхи, как это может мне повредить? — Алан оборвал себя. Он просто не мог поверить, что Таллия оставила его.— Прошу вас, милорд, — тихо произнесла леди Хатумод. — Не надо страдать из-за женщины, которая вас не стоит.— Что вы имеете в виду?Он заметил слезу у нее на щеке.— Таллия — испорченный сосуд. Господь через нее проверяет нашу веру.Алан был слишком ошеломлен, чтобы ответить. Он никогда не предполагал, что леди Хатумод — не просто послушная компаньонка, последовавшая за своей любимой хозяйкой в Кведлинхейм.— Я знаю, милорд, что вы не верите в истину, открытую нам братом Агиусом, которого Господь наградил мученическим венцом. Кто я, чтобы допытываться о промысле Господа? Ведь и я — лишь сосуд Божий.— Конечно, Владычица послала вас, чтобы заботиться о леди Таллии…— Она отвернулась от того, кто любит ее беззаветно и преданно. — Хатумод сжала губы. — Я уйду от нее, милорд.— И куда же вы пойдете? Вернетесь в семью?— Нет, меня отослали в монастырь, потому что у моих родителей слишком много дочерей, и земли на всех не хватит. Они не хотят, чтобы я возвращалась.— Но куда вы пойдете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133