О пьесах спорили.
Затем «Машеньку» неожиданно премировали на конкурсе лучших пьес Российской Федерации. О моей пьесе появилось несколько хвалебных статей. Она была высоко оценена и в докладе А. Я. Бруштейн на всесоюзном слете работников театров для детей.
Я поздравил Афиногенова с премией и написал ему письмо. Он мне ответил.

«Ст. Баковка. Городок писателей.
12 мая 1941 г.
Милый Исидор!
Спасибо тебе за поздравление!
Я, признаться, тоже доволен, и не столько премией, как тем, что она опубликована вовремя. Это сразу оборвало все слюнотечение у людей, которым пьесы, подобные «Машеньке» или «Дому № 5» – стоят, как рыбья кость, в горле. Но, как я и говорил тебе, идя с ночного просмотра, – вся эта мышиная возня не только не получила дальнейшего развития, но даже «Литературка» обошла ее молчанием. Как будто все говорили друг другу милые вещи на твоем обсуждении. А доклад Бруштейн подан просто очень хорошо.
Крепко жму тебе руку.
Сердечный привет жене!
Твой – А. Афиногенов».

«Мышиной возней» было названо обсуждение пьесы и спектакля Госцентюза в Союзе писателей.
Однако Афиногенов поторопился, считая, что «мышиная возня не получила дальнейшего развития». 13 июня, за девять дней до начала войны, в «Известиях» была опубликована разгромная статья Белогорского «Странные происшествия в доме номер пять», где пьесу называли «клеветой», а автора клеветником.
А когда окончилась война, Саратовский театр имени Ленинского комсомола, затем Ленинградский тюз и многие театры страны поставили пьесу опять. Напечатана она в сборнике моих пьес в 1960 году. Говорится о ней в разных книгах по истории советского театра для детей, и больше меня никто не называет клеветником.
Но тогда, буквально накануне начала Великой Отечественной войны, мне было плохо. Очень плохо. Обидно.
Через день после появления статьи Белогорского я получил письмо от Афиногенова. Вот оно:

«Ст. Баковка. Запад, ж. д. Городок писателей.
15 июня 1941 г.
Дорогой Исидор!
Давно хотел написать тебе – но все не подыскивались слова утешения и бодрости, а теперь вдруг понял, что и утешать не надо – надо просто сказать, чтобы ты ни па одну минуту не прекращал работы над новой пьесой; только в подлинной, охватывающей все существо работе и есть законный реванш за обиду, боль и сожаление об угробленной вещи.
И надо написать быстро! Не задумывайся над частностями, не очень занимайся отделкой, это придет потом. Главное, положи на стол новую свою вещь и этим докажи силу сопротивляемости и напора. Без такой силы нам не пробиться.
А пробиваться надо.
Выше голову!
А. Афиногенов».

Ах, как важно было мне получить тогда это письмо.
Дорогие товарищи! Как это важно – поддержать своего друга в тяжелый час. Мы как-то стесняемся иногда писать друг другу. Стесняемся утешать. А это нужно. Без этого не прожить.
Тяжелые часы бывают у всех людей. И у драматургов тоже…
Вот и весь мой рассказ об Афиногенове, драматурге, учителе, друге. Об Александре Дерзнувшем.
Правдоха

Иногда, не очень часто, но все-таки время от времени по телевидению показывают телепостановку «Правдоха» по рассказу Анатолия Глебова.
Все наиболее значительное в искусстве первых лет революции неизменно связано с Анатолием Васильевичем Луначарским. В театре, в живописи, в музыке, в драматургии. Нарком просвещения был центром, вокруг которого собиралось передовое, революционное, молодое… Он – постоянный посетитель всех театральных премьер – был широк во взглядах, жаден ко всему новому, любопытен, внимателен.
Кто такой был Глебов? Работник отдела селькоров в «Крестьянской газете». Автор нескольких драм-самоделок, в Москве не поставленных. Ну а кто из газетчиков не мечтает написать пьесу?!
Еще в двадцатом году в Туле юный поэт поставил в заводском клубе силами самодеятельного рабочего театра драму «Наши дни». Пьес реалистических, бытовых было в те годы маловато. Все больше аллегории, все больше «в мировом масштабе»: «Великий коммунар», «Труд и Капитал», «Красная правда»… А тут пьеса, в которой действует рабочая семья; старики и молодежь. За скудным столом спорят о судьбах революции, о жизни людей. Это была одна из первых бытовых советских драм.
Но не эта, а следующая пьеса заинтересовала Луначарского. История. Ассирия и Вавилон. Восстание рабов в семьсот третьем году до нашей эры. Автор специально изучил ассирийский язык…
Работник отдела писем селькоров ехал в почтовом поезде разбирать жалобу селькора на местные власти, попустительствовавшие кулакам. Сидел на полке в кожаной куртке, дрожал от холода, дремал под стук колес, думал о процессах, происходивших сейчас в деревне… Мысли об отчаянном письме селькора Правдохи спутываются в дремоте с мыслями о пьесе.
«В стук колес вплетаются, все отчетливее проступают в нем мертвые ассирийские слова: „Шару рабу, шару данну, шару киссати, шару Ассури, шару кирпат арба-ти…“ Это титул Син-Ахи-Ириба, царя народов, царя Ас-сура, повелителя царств. Слова мумии, немые уже две с половиной тысячи лет и вдруг возродившиеся в моем мозгу. «Шару данну… шару данну… шару данну… шару данну….» – торопливо отстукивают колеса».
***
Разобравшись в деле селькора Правдохи, Глебов написал пьесу об ассирийцах и послал Луначарскому. Нарком очень быстро прочитал. И откликнулся. Написал автору письмо. И написал статью в журнал «Искусство трудящимся». И пригласил к себе автора. Познакомился. Долго беседовал.
«Дорогой товарищ! – писал Луначарский Глебову. – Я очень внимательно прочел Ваш „Загмук“. Достоинства этой пьесы значительно превышают ее многочисленные недостатки, и я искренно говорю Вам, что как пьеса для чтения – это одна из лучших вещей, какие мне приходилось читать среди произведений новой драматургии за последнее время…»
Письмо большое, на нескольких страницах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72