Глебов и тут был первооткрывателем.
А затем психологическая драма «Инга». О забитой работнице Глафире и о первом директоре-женщине Инге.
Глафиру играла перешедшая из Пролеткульта в Театр Революции Глизер. Играла трогательно, выявляя новые грани своего дарования.
«Инга» открывала цикл психологических драм, героями которых были люди, выдвинутые народом и ставшие руководителями больших коллективов. Здесь трактовались вопросы морали, нравственной и гражданской обязанности коммуниста…
Глебов был инициатором и организатором Первой театральной олимпиады в Москве.
На олимпиаду искусства съехались театры со всего Союза. Приехало много гостей из-за границы. Весь мир писал об этой олимпиаде, ставшей парадом революционного театра и явившейся предшественницей декад национального искусства в Москве.
У Глебова был свой кабинет в помещении МХАТа 2-го, где играли театры республик.
В расшитой ермолке с толстенным портфелем, Анатолий Глебович не знал ни часу отдыха. Он выступал, руководил, организовывал, встречался, давал интервью. На груди его сверкал серебряный значок участника олимпиады.
Начиная с этой олимпиады театры столицы заинтересовались драматургией братских республик, заказывали переводы новых пьес, ставили их. Польза от театральной олимпиады была несомненной.
Чем бы ни занимался Глебов, он отдавал этому весь свой пыл.
Времени для него не существовало. Отдыха тоже. Выступая, он не щадил авторитетов, не боялся имен.
Он не всегда был прав. И во взглядах на Мейерхольда, которого не принимал и не понимал, и в спорах с Афиногеновым и Киршоном. Не всегда… Но был искренен в своих заблуждениях, вызванных принципиальными, только принципиальными («не приемлю этого, не понимаю, протестую!») побуждениями.
Никогда никаких корыстных целей не преследовал. Саморекламщиков презирал. Говорил правду в глаза. Не нравилось – ругал. Кто бы ни был. Луначарский так Луначарский, Алексей Толстой так Алексей Толстой.
Люди большие, настоящие никогда на искреннюю критику, на страстный спор не обижаются. Люди помельче таят злобу. При случае мстят. Разоблачают или высмеивают. Или замалчивают. Такая форма тоже весьма активна. Выходит новая пьеса. Или сборник одноактных. Молчат. Хмурятся. Вроде как бы и нет пьесы…
Глебов познал плоды недоброжелательства. Его перестали ставить. Совпало это еще и с тем, что в пьесах его рационализм, вообще свойственный его творчеству, как бы гипертрофировался. Все больше и больше непосредственность и свежесть чувств, так необходимая всегда искусству, уступала место умозрительному, рациональному. Пьесы стали труднее. Сложнее для постановки. Он писал большие многоактные драмы в стихах и в прозе. Современные и исторические. Действие происходило у нас и на Западе… Театры проявляли к этим пьесам равнодушие. Глебов злился, страдал…
Перу его принадлежит множество одноактных маленьких пьес. Напечатанных и ненапечатанных. Почти все они (нет, не почти, а все!) поставлены в огромном количестве самодеятельных кружков. Идут и по сей день «Слесарь поневоле», «Последняя встреча», «Два товарища», «Свитер с оленями» и другие.
Самодеятельности он остался верен до последних дней жизни. Незадолго до смерти составил сборник избранных одноактных пьес. Работал над новыми.
Самодеятельные артисты и режиссеры тоже остались верны Глебову. Спросите любого драмкружковца, играл ли он пьесы Глебова. Он ответит вам утвердительно. Да, конечно, играл!
В архиве писателя рядом с письмами писателей, режиссеров, дипломатов хранится множество писем от участников его пьес, фото спектаклей, афиши…
В первые дни войны Глебов записался добровольцем в ополчение. Был на фронте, затем вернулся в Москву, писал, выступал, ездил…
Этот сугубо штатский человек, кабинетный работник, полиглот, изучивший шестнадцать (да, да, шестнадцать, включая сюда и ассирийский) языков, выступал по радио, шел через лед Ладожского озера (рассказ «Живи!»), с эшелоном продовольствия прорвался в блокированный Ленинград. Вывозил оттуда стариков и детей. Увозил их в глубокий тыл. Дежурил на крышах. Сотрудничал в Совинформбюро. И снова ездил на фронт…
Глебов был человек одержимый. Если брался за что – делал с упоением, вложив в это всего себя. Так было и в войну. Он описал эти дни. Скромно. Не преувеличивая своей роли. Рассказы его о войне свежие, правдивые…
Итак, сперва он был поэтом. Потом дипломатом. Потом драматургом. Потом деятелем международного театра. Потом лидером «одноактников». Потом снова газетчиком…
Когда окончилась война, он познал еще одну славу. Славу переводчика. Он перевел и обработал, сотворил сценическую редакцию комедии Н. Дьяконова «Свадьба с приданым».
Поставленная Б. Равенских в Сатире, пьеса эта затем обошла весь Союз. Снята как кинофильм. Веселила и восхищала в течение нескольких лет зрителя.
Глебов перевел еще несколько пьес национальных авторов. Слава его как переводчика-соавтора, редактора и педагога пошла по республикам.
Мне довелось вместе с ним дважды руководить семинарами драматургов братских народов. Глебов был для всех нас высшим авторитетом.
Меня поразила память его. Он знал имена и отчества (ох, какие бывают подчас трудные имена-отчества!) всех советских драматургов, все их наиболее значительные произведения. Переписывался. Ездил в республики. Иногда и за свой собственный счет, если знал, что появился новый, интересный драматург. Помогал. Читал и слушал весьма несовершенные подстрочники. Не жалел на это времени. Беседовал. Спорил. Всегда был корректен (старое воспитание!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72