.."
Оба доктора переглянулись, и один из них спросил:
-- Ваше психическое состояние уже исследовали
когда-нибудь?
-- На военной службе,-- торжественно и гордо ответил
Швейк.-- Господа военные врачи официально признали меня полным
идиотом.
-- Сдается мне, что вы симулянт! -- обрушился на Швейка
другой доктор.
-- Совсем не симулянт, господа! -- защищался Швейк.-- Я
самый настоящий идиот. Можете справиться в канцелярии Девяносто
первого полка в Чешских Будейовицах или в Управлении запасных в
Карлине.
Старший врач безнадежно махнул рукой и, указывая на
Швейка, сказал санитарам:
-- Верните этому человеку одежду и передайте его в третье
отделение в первый коридор. Потом один из вас пусть вернется и
отнесет все документы в канцелярию. Да скажите там, чтоб долго
не канителились, чтобы он у нас долго на шее не сидел.
Врачи еще раз презрительно посмотрели на Швейка, который
пятился к дверям, учтиво кланяясь. На замечание одного из
санитаров, чего, мол, он тут дурака валяет, Швейк ответил:
-- Я ведь не одет, совсем нагишом, в чем мать родила, вот
я и не хочу показывать панам того, что заставило бы их
подумать, будто я невежа или нахал.
С того момента как санитары получили приказ вернуть Швейку
одежду, они перестали о нем заботиться, велели одеться, и один
из них отвел его в третье отделение. Там Швейка держали
несколько дней, пока канцелярия оформляла его выписку из
сумасшедшего дома, и он имел полную возможность и здесь
производить свои наблюдения. Обманутые врачи дали о нем такое
заключение: "Слабоумный симулянт".
Так как Швейка выписали из лечебницы перед самым обедом,
дело не обошлось без небольшого скандала. Швейк заявил, что
если уж его выкидывают из сумасшедшего дома, то не имеют права
не давать ему обеда.
Скандал прекратил вызванный привратником полицейский,
который отвел Швейка в полицейский комиссариат на Сальмовой
улице.
Глава V. ШВЕЙК В ПОЛИЦЕЙСКОМ КОМИССАРИАТЕ НА САЛЬМОВОЙ УЛИЦЕ
За прекрасными лучезарными днями в сумасшедшем доме для
Швейка потянулись часы, полные невзгод и гонений. Полицейский
инспектор Браун обставил сцену встречи со Швейком в духе
римских палачей времен милейшего императора Нерона. И так же
свирепо, как они в свое время произносили: "Киньте этого
негодяя христианина львам!" -- инспектор Браун сказал:
-- За решетку его!
Ни слова больше, ни слова меньше. Только в глазах
полицейского инспектора при этом появилось выражение какого-то
особого извращенного наслаждения. Швейк поклонился и с
достоинством сказал:
-- Я готов, господа. Как я понимаю, "за решетку" означает
-- в одиночку, а это не так уж плохо.
-- Не очень-то здесь распространяйся,-- сказал
полицейский, на что Швейк ответил:
-- Я человек скромный и буду благодарен за все, что вы для
меня сделаете.
В камере на нарах сидел, задумавшись, какой-то человек.
Его лицо выражало апатию. Видно, ему не верилось, что дверь
отпирали для того, чтобы выпустить его на свободу.
-- Мое почтение, сударь,-- сказал Швейк, присаживаясь на
нары.-- Не знаете ли, который теперь час?
-- Мне теперь не до часов,-- ответил задумчивый господин.
-- Здесь недурно,-- попытался завязать разговор Швейк.--
Нары из струганого дерева.
Серьезный господин не ответил, встал и быстро зашагал в
узком пространстве между дверью и нарами, словно торопясь
что-то спасти.
А Швейк между тем с интересом рассматривал надписи,
нацарапанные на стенах. В одной из надписей какой-то арестант
объявлял полиции войну не на живот, а на смерть. Текст гласил:
"Вам это даром не пройдет!" Другой арестованный написал: "Ну
вас к черту, петухи!" Третий просто констатировал факт: "Сидел
здесь 5 июня 1913 года, обходились со мной прилично. Лавочник
Йозеф Маречек из Вршовиц". Была и надпись, потрясающая. своей
глубиной: "Помилуй мя, господи!"
А под этим: "Поцелуйте меня в ж..."
Буква "ж" все же была перечеркнута, и сбоку приписано
большими буквами: "ФАЛДУ". Рядом какая-то поэтическая душа
накарябала стихи:
У ручья печальный я сижу,
Солнышко за горы уж садится,
На пригорок солнечный гляжу,
Там моя любезная томится...
Господин, бегавший между дверью и нарами, словно
состязаясь в марафонском беге, наконец, запыхавшись,
остановился, сел на прежнее место, положил голову на руки и
вдруг завопил:
-- Выпустите меня!.. Нет, они меня не выпустят,-- через
минуту сказал он как бы про себя,-- не выпустят, нет, нет. Я
здесь с шести часов утра.
На него вдруг ни с того ни с сего напала болтливость. Он
поднялся со своего места и обратился к Швейку:
-- Нет ли у вас случайно при себе ремня, чтобы я мог со
всем этим покончить?
-- С большим удовольствием могу вам услужить,-- ответил
Швейк, снимая свой ремень.-- Я еще ни разу не видел, как
вешаются в одиночке на ремне... Одно только досадно,-- заметил
он, оглядев камеру,-- тут нет ни одного крючка. Оконная ручка
вас не выдержит. Разве что на нарах, опустившись на колени, как
это сделал монах из Эмаузского монастыря, повесившись на
распятии из-за молодой еврейки. Мне самоубийцы очень нравятся.
Так извольте...
Хмурый господин, которому Швейк сунул ремень в руку,
взглянул на этот ремень, швырнул его в угол и заплакал,
размазывая грязными руками слезы и выкрикивая:
-- У меня детки, а я здесь за пьянство и за
безнравственный образ жизни, Иисус Мария!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39