А скачешь вокруг. Прямо Матисс.
- А Матисс скакал? - спросил парень, не обидевшись. - Вот и я думаю у меня что-то есть.
Но ничего хорошего в его рисунках не было. Было лишь ощущение мольбы или зова о помощи. Петров посмотрел на парня внимательнее и понял, что парень дня три, а может, и больше, не ел.
Денег у Петрова с собой не было. Дом творчества, где он жил в одноэтажном флигеле, куда писателей не селили, а селили актрис и всяких, стоял на горе. Идти туда было лень, да и глупо, - он снял с руки часы и протянул их парню.
- На. Продай и поешь.
Девушка Люба повернула голову на высокой шее, посмотрела на Петрова с любопытством. А парень схватил часы, и было ясно, что блокнот и коробку с карандашами, перетянутую резинкой, он позабудет. Парень, задержавшись на вскоке, приложил часы к уху, потом стиснул их в кулаке и рванул: он перепрыгивал через тела писателей и актрис и взбежал по деревянной лестнице в гору, словно сыграл на барабане атаку.
- Как вас зовут? - спросила Люба.
Петров с удовольствием назвал свое имя - Александр Иванович.
- Не умею я разбираться в людях, - сказала Люба. - Жду от человека чего-то такого, а получаю наоборот.
Петров не стал уточнять, чего она ждет, что получает, - пошел купаться. Упал с мостков, захлестнув волной прицепившихся к столбикам малышей, и поплыл.
Плавал долго. А когда вернулся и, помогая руками, приковылял к своему месту, вокруг Любы сидели широкоплечие узкобедрые парни. У каждого из нейлоновых плавок торчала расческа. Один чернобровый как-то задумчиво раскачивал бутылки с пивом, торчащие из щебня.
- Пиво не трогай, - сказал Петров. А сам подумал: "Любе постарше парня нужно - мужика. Эти шантрапа. Правда, привлекательные, как мой Аркашка".
Парни поднялись. Сказали Любе:
- Приходи. - Улыбнулись Петрову и пошли, такие выставочные, словно их отлила Мухина из небьющегося коричневого стекла.
Петров сосчитал бутылки.
- Пью, пью, а все хочется, - сказал.
Люба смотрела отчужденно сквозь дрожащую пленку. "Слезы", - подумал Петров. На Любиных ресницах вспыхивали солнечные огни и, отражаясь в глазах, как бы огранивали их, как бы ослепляли. Ее выгоревшие волосы, слипшиеся сосульками от соли, придавали ей сиротский вид. И этот налет сиротства спорил с ее упитанностью, здоровьем и молодостью.
"Словно брошенная", - подумал Петров.
- У тебя ребенок есть? - спросил он.
- Нету, - ответила Люба просто.
- Причешись. - Петров протянул ей расческу.
Люба с треском начала расчесываться.
Тут раздались грохот и вопли. Сверху по лестнице скатился парень-художник. Он нес раздувшуюся от съестного сетку. Писатели, их жены, их внуки и внучки вставали, протирали глаза, утирали носы - так ликующ и громок был его бег.
- Просыпайтесь! - сказал парень щедро и радостно. - Вставайте. Начнем кушать. Все на рынке обтяпал. - До рынка от Дома творчества ходил трамвай-подкидыш.
Парень расстелил полотенца, разложил на них помидоры, огурцы, квашеные баклажаны, колбасу, брынзу, каравай хлеба. Поставил в центр бутылку сухого вина.
- Я вас никогда не забуду, - говорил он. - Я вам знаю, что подарю на память - такое, чего никто не имеет.
Парень-художник, звали его Авдей, уписывал колбасу, помидоры и баклажаны, будто пел во весь голос.
"Праздник", - подумал Петров.
Люба жевала отворотясь, она чувствовала себя лишней на этом пиршестве, и сиротство снова обволокло ее.
- Пей пиво, - сказал ей Петров. - Пиво душу веселит.
- Я когда пью - плачу, - созналась Люба.
Авдей сказал, раздавливая ртом помидор:
- Ну и дура. Ешь груши.
Эта мальчишеская конкретность и прямодушие остановили Любины слезы. Она улыбнулась. Петров засмеялся. Ему совсем стало хорошо, и медовый хмель, вызванный видением парохода, похожего на клавесин, прошел.
На пляже в бледно-зеленых брюках и бледно-зеленой рубашке появился Женька Плошкин со своей маленькой дочкой Ленкой.
Увидев пир на желтом щебне, Женька Плошкин попросил свою дочку показать дядям и тетям, как кричит петух. Ленка захлопала руками по бокам и закричала: "Ур-ра!" Люба посадила Ленку к себе на колени и прижала Ленкину голову к своей круглой груди.
Петров женился на втором курсе.
На улице он встретил своего школьного товарища Леньку, которого по-настоящему звали Иосиф. Этот Ленька пригласил Петрова на вечеринку с винегретом. На вечеринке она и встретилась Петрову: высокая и, как мечталось, статная, с гордо поднятой головой. Родом она была из Торжка. Петрова умилило название города - Торжок, - как если бы кого-то до старости называли Ванечкой. Петров нашел в этом знак ласковости и кротости.
Ее звали Сонечка. На щеках у нее были ямочки. И локон пружинился на виске.
Поженились они через две недели.
Утром после брачной ночи, а до той поры они ничего не допускали, Петров только ласково обнимал Сонечку да целовал ее в локон, она сняла с кровати простыню и забегала по комнате, словно что-то разыскивая или пряча в смущении. На следующий день она сказала ему, плача, что он, такой-сякой, сухарь, даже и внимания не обратил, что она была девушка. А он и вправду не обратил. Его такие мелочи не интересовали - он любил ее очень. "И мамаша твоя тоже черствая", - говорила Сонечка, и в ямочки на ее щеках набирались слезы. Оказывается, она с простыней в руках выскочила на кухню, но мама Петрова, она блины пекла, тоже внимания на это не обратила. Сказала:
- С добрым утром, доченька.
А тетка Петрова, она пришла в гости к завтраку, сказала:
- O, les delices de l'amour!*
_______________
* О, сладости любви! (Фр.)
- И тетка твоя не по-русски квакает, - захлебнулась слезами Сонечка.
Учился Петров в университете. Сонечка работала сменным мастером на заводе "Искусственная ароматика".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64