Точно так же, как он мечтал в дни детства и юности, он мечтал о них и теперь, и мечты его были тем прекраснее и жизненнее, что вместе с ним и о том же мечтала Мэри-Джозефина. Он рисовал ей картины будущей жизни, говорил о том, как они будут пробираться вдоль беспредельного Саскачевана, как войдут в новый, их собственный мир, как будут жить в нем, работать, радоваться, искать, побеждать и наслаждаться существованием вдвоем. И Мэри-Джозефина, слушая его с затаенным дыханием, мечтала и строила планы вместе с ним.В течение одной недели они пережили столько, сколько иной человек мог бы пережить за целый год. По крайней мере, так казалось Кейту, который еще никогда не оставался так долго наедине с женщиной. Отношение ко всему этому Мэри-Джозефины было несколько иное. Она была надолго разлучена с братом, и разлука оказала на нее такое воздействие, что следы его должны были сохраниться на всю жизнь. Но за это время нисколько не ослабела ее духовная связь с тем, кто всегда казался ей самым близким существом на свете. Теперь же ей казалось, что ее дружба с братом, что их взаимная любовь сильнее, чем когда-либо, сильнее даже, чем в далекие дни навсегда ушедшей юности. Это объяснялось тем, что они жили теперь в стране, где она никого не знала, где все было чуждо ей и где каждый из них воплощал для другого весь остальной мир и всю его радость.Джон Кейт все это прекрасно понимал и испытывал двойственное чувство радости и печали. И все чаще и чаще стали повторяться часы, когда им овладевало самое жестокое отчаяние. Тогда он уходил к старому отчему дому, причем Мэри-Джозефина неизменно сопровождала его. Никто из посторонних не имел представления об этих визитах. Там, очутившись наедине, они без конца беседовали о Джоне Кейте, и он неоднократно замечал, какой мягкий и ласковый огонь светился в ее глазах, когда он начинал разговор о «покойном». Она полюбила память этого человека, потому что ее брат преклонялся пред ним.Эти часы сменялись ночами, когда правда, скинув маску со своего лица и дерзко улыбаясь, страшным призраком вставала перед ним во весь рост и указывала ему всю глубину его падения и всю шаткость его положения. Его радовало только одно: что Мэри-Джозефина имеет должное представление о нем. Что бы в дальнейшем ни случилось, она знает уже и всегда будет знать, кто такой был Джон Кейт. Ибо он сам, Джон Кейт, рассказал ей обо всем, раскрыл всю правду, насколько это было возможно.Дни сменялись днями, и ему приходилось все сильнее бороться с новым чувством, которое медленно, но верно росло в нем. Он часто следил за неведомым ему до сих пор выражением в глазах Мириам Киркстон. Часто ему казалось, что в глазах ее горит нечто большее чем надежда. Это была почти уверенность. Она верила ему, верила в его обещание, в его силу и старание во что бы то ни стало помочь ей. И эта вера еще больше усилилась с тех пор, как девушка подружилась с Мэри-Джозефиной, которая, вероятно, убедила ее, что на свете вообще нет ничего такого, с чем не мог бы справиться ее брат. Даже Мак-Довель, которого Кейт раньше считал своим опасным противником, Мак-Довель, обычно очень осторожный и рассчитывающий каждый шаг свой, теперь в свою очередь преисполнился к нему полного доверия и терпеливо ждал возвращения Смита. И эта слепая вера в него мучила и терзала его больше чего-либо другого, ибо он прекрасно сознавал, что какова бы ни была его победа, она все равно будет базироваться на обмане.На девятый день, к концу ужина, послышался телефонный звонок. Кейт поднялся и немедленно подошел к телефону. Звонила Мириам Киркстон.— Он вернулся! — коротко объявила она.И это было все. Она произнесла эти два слова дрожащим голосом. Он ответил и тотчас же повесил трубку, причем знал, что в его лице произошла резкая перемена, когда он повернулся к Мэри. Он сделал над собой невероятное усилие, настолько мучительное, что в глазах девушки немедленно засветился немой вопрос. Он мягко и любовно погладил ее волосы, объяснил, что Смит вернулся и что он сейчас же идет к нему. Войдя в свою комнату, он первым делом вооружился своим автоматическим револьвером, который сунул под пальто.На пороге, готовый к уходу, он повернулся. Мэри-Джозефина подбежала к нему и положила руки на его плечи. Странное волнение было в ее глазах; в них был вопрос, который она не решалась задать.Что-то таинственное нашептывало ему, что сейчас наступает самый решительный момент. Что бы ни случилось, к вечеру положение вещей должно было окончательно выясниться! Он обнял девушку, крепко прижал ее к себе, на минуту замер в таком положении, а затем заглянул глубоко в ее глаза.— Ты любишь меня? — ласково спросил он.— Больше всего на свете! — прошептала она.— Поцелуй меня, Мэри-Джозефина!Ее губки прижались к его губам. Он медленно, неохотно разжал свои объятия. Девушка еще долго стояла на пороге и напряженно следила за ним до тех пор, пока его не скрыл туман, стелившийся у подножья холма. Она еще раз пожелала ему всего хорошего, и он ответил ей. Дверь закрылась. А Кейт продолжал свой путь в город, и ему казалось, что чья-то злая рука вцепилась в его сердце и безжалостно рвет его… ГЛАВА XX Казалось, все краски сбежали с лица Мириам Киркстон и злые призраки всего света вселились в ее глаза, когда она стояла перед Джоном Кейтом в большой гостиной своего дома на холме.— Он был здесь десять минут назад, — сказала она, и голос ее звучал так, точно она делала невероятные усилия. — Он успел рассказать мне, что… Если вас постигнет неудача…— Если меня постигнет неудача?.. — медленно повторил он ее слова.— Если вас постигнет неудача, то для меня останется только один выход, — сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61