Назаров заметил потерю бойца.— Кто это? — спросил у поэта солдат, показывая на белокурого.— Деревенщик Есенин, хвалитель сельского рая, — презрительно выговорил поэт и продолжил путь.«Ладно, ничего страшного, догонит», — опрометчиво подумал Назаров.А бойца Ракова, несмотря на робкие попытки сопротивления, уже тащили «пить за землю русскую».— Рязанский рязанского так отпустить не может! — восклицал «земляк» Ракова. — Я тебя сразу по роже признал. Наша у тебя рожа, рязанская, русская.На сцене новый автор заунывным голосом завел:
Когда выйдет ясный месяц на небо,Я надену свое белое жабо…
Между тем Назарова и Сосницкого усадили на диван, на котором хохотали три девицы.— Обращаемые, — представили их девицам. — У них уже приоткрылись глаза, мы распахнем их полностью.Товарищ Назаров распахивания глаз дожидаться возможности не имел. Времени у них оставалось не так уж и много. Федор шепнул Сосницкому на ухо:— Присмотрись, что к чему. Я пойду на разведку по тылам.И исчез так ловко и незаметно, что его отсутствие обнаружили не сразу.А в товарища Ракова, хоть он и отнекивался, опасаясь назаровского гнева, влили первый стакан крепкого самогона.— Я — Серега Есенин, — сказал облокотившийся на полированный столик из березы раковский «земляк». — Что говорят обо мне на земле рязанской? Звучит ли стих мой?Бравый подчиненный товарища Назарова, уже почувствовавший теплоту в теле и легкость в голове, заглянул в смотрящие на него глаза, небесно-голубые, пьяные и отчаянно грустные, и понял, как ему следует ответить.— Да как же-с, говорят! Давече вот в поезде кто-то поругал вас, а я заступился.— Мой друг, на счастье дай мне руку, — голубые глаза увлажнились. — Здесь воздуха нет, людей мало. Здесь соловьев не услышишь. Выпьем за березовый ситец…Долговязый поэт из поезда проложил на некогда шахматном столике две кокаиновые дорожки и наклонился над ними. Ладную фигуру Дмитрия Сосницкого ласкали шесть женских ручек, расстегивали пуговицы френча.— Мы твои гурии, — шептали ему напомаженные губы. — Мы твои нимфы, а ты наш сатир.Его ноздри щекотал ароматный букет духов и алкоголя. Но глаза его скользили мимо склонившихся к нему головок по людской мешанине зала. Сосницкий высматривал тех, кто мог бы быть ему интересен. «Женщины если что-то и знают, то сущую ерунду, — размышлял Сосницкий, в то время как пальчики стали перебирать волосы на его груди и послышались первые постанывания. — Богемную публику тоже отбрасываем. Кто-то из них и знает Князя, но пока найдешь знающего… Из анархиствующей шушеры могут быть интересны те, кто в их команде покрупнее шестерки и сейчас совсем пьяны. Они потеряли осторожность, готовы поболтать и наверняка что-то знают. Стоп! А это кто там в темном углу, за колонной? Эти не похожи на поэтишек и анархистов…» * * * — Знаешь Константиново?Один из молчаливых приятелей Есенина вновь наполнил четыре стакана первачом.— Знаю, — уверенно врал захмелевший боец Раков, — наши мужики константиновских завсегда уважали.— Вот, — Серега из Константинове ткнул пальцем в грудь одного из молчаливых приятелей, — их уважение важнее, чем ваш городской подхалимаж. А ты, часом, стихов не пишешь, земляк?— Пописываю, очень даже, — еще раз солгал Марсель Прохорович, которому уже вконец разонравилось говорить правду.— Я сделаю тебя знаменитым, — пообещал константиновский мужик.— Буду премного благодарен, ваш-сятельство.— Пошли, — вдруг скомандовал Есенин. * * * Экземпляр, который вывернул из-за угла и надвигался на Назарова, сразу понравился красному командиру. Ни на анархиста, ни на поэта он не тянул. И вообще, у него разве что на лбу не было выколото: «Я — мазурик».«Мелочь, понятно. Так оно и к лучшему. Пьян, как сапожник — и это неплохо», — заключил Назаров, огляделся, подобрался.Их физические тела встретились в коридоре.— Ну, здорово! — Федор обнял незнакомца, окунувшись в самогонные пары. — Наконец-то вижу своего! Кирю Пензенского знаешь?— Чего? — прижатый к стене добродушно улыбающимся солдатом, незнакомец недоуменно чмокал губастым ртом.— А Патрона? А Пастуха знаешь? — не унимался солдат. — А может, ты и Князя не знаешь?Последнее Назаров произнес угрожающе. И по тому, какой испуг промелькнул в пьяных глазках, обрамленных синевой, Федор понял — знает.— Чего надо, мужик? — взгляд губастого скользнул влево-вправо по коридору.— Пензенский я, от Кири. По делам тутова. С делами, вишь, туго. А Киря говорил, плохо будет — к Князю иди, адресок этот шепнул. Князя, говорил, все тутова знают и покажут. Показывай, с меня угощение, с Князя слово ласковое получишь.Эх, не настолько пьян оказался этот губастый. Видать, просек вранину, нутром уголовным почувствовал, что не свой перед ним и Князь ему не для совместных дел нужен. Дернулся губастый, пытаясь вырваться из фальшивых объятий и убежать к своим — шухер поднимать.Но Федор и такой поворот предвидел. От удара в солнечное спелетение уголовник, ойкнув, согнулся пополам. И получил добавку солдатским локтем в лоб. Как раз в этот момент в коридоре появились люди. В виде двух девиц с коротко остриженными волосами. Пришлось товарищу Назарову совсем по-дружески, то есть крепко-крепко, обнять готового сползти на пол губастого и пьяно замычать какую-то песню. И мычать, пока девицы не пройдут мимо.— Вот они, мужчины, — довелось при этом услышать Федору Назарову, — во всем своем великолепии. Отупевшие, довольные собой и ни на что не способные.Когда девицы скрылись и никто другой пока в коридоре не объявился, Федор потащил губастого к замеченной им поблизости мрачной, грязной и пустой лестнице, чтобы на одной из темных площадок потолковать с мазуриком серьезно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124