Руби заказала два пива. Флосси все еще трясла головой.— Никогда с вами не встречалась. Иначе я бы вспомнила. Я всех запоминаю, даже самых худеньких.— Я вам напомню. Это случилось вечером, месяца три-четыре назад. Я столкнулась с Заком неподалеку от Седьмой, где он живет, мы доехали до Двадцать второй на метро, и он сказал, что идет к вам. Мы дошли до вашего дома, вы уже спустились, и мы с вами просто обменялись приветствиями. Наверное, вы собрались в магазин за продуктами.— Только не с Заком, — уперлась Флосси. — Зак никогда не покупает жратвы.— Значит, платили вы.— Наверное. Сначала отдаешь мужчине все, тратишь на него свои лучшие годы, а потом изволь его кормить.— Как поживает Зак? — спросила Руби. — Давно вы с ним виделись?— Не хочу об этом разговаривать, — буркнула Флосси.— Почему? Что он натворил?Флосси сморщилась, пытаясь сосредоточиться и вспомнить не только проделки Зака, но и его самого.— А-а-а! — протянула она через некоторое время. — Так он же удрал! Ушел — и с концами. Оставил меня без еды и питья. Бросил! Мне пришлось вернуться на улицу, чтобы добыть пропитание и выпивку.— Когда это случилось? — спросила Руби. Она подняла стакан, чокнулась с Флосси и пожелала ей счастья.Флосси выпила полстакана, прежде чем ответить:— Не знаю. Со временем у меня проблемы.— Две недели тому назад?Флосси задумалась, пытаясь представить себе, что такое неделя.— Типа того. Или месяц. Месяц — это мне знакомо. В сентябре, апреле, ноябре и июне по тридцать дней, а в остальных месяцах по тридцать шесть. Есть еще високосный год — он кончается слишком быстро...Руби жестом приказала подать Флосси еще один стакан пива и тоже отхлебнула глоток.— У него сейчас крупное дело?— У Зака? У Зака никогда в жизни не было крупных дел. Он только пыжился. Сидел в моей квартире, писал свое дурацкое письмо, чиркал, сорил, бросал бумажки на пол. Куда это годится, я вас спрашиваю? Бросать бумажки на мой чистый пол? Дурацкое письмо. Он может только пыжиться...Ее отвлекло подоспевшее пиво.— Что он сделал с письмом? — спросила Руби.Флосси пожала плечами, то есть где-то в глубине ее туши произошел толчок, после которого долго колебались все жировые отложения. Сперва колыхнулись плечи, потом волна прокатилась по всему телу и погасла в районе безответно страдающего табурета; оттолкнувшись от сиденья, волна снова докатилась до плеч. Для успокоения сейсмической активности потребовалась новая доза пива.— Что он сделал с письмом? — повторила свой вопрос Руби.— Кто ж его знает? Написал, сунул в конверт. С моей маркой! А я его отправила.— Президенту?— Вот-вот. Президенту Соединенных этих самых. Прямо ему. Я! Зак даже письма отправить не может. Всем приходится заниматься мне самой.Руби кивнула. С письмом все ясно. Оставался последний вопрос: где Зак Мидоуз?Руби пила с Флосси до самого закрытия, безуспешно пытаясь выведать у толстухи, куда подевался Мидоуз. Двое забулдыг набивались им в провожатые, и Флосси попыталась их отшить, заявив, что дамы, подобные ей и ее подруге Руби, не желают иметь ничего общего с такими затрапезными личностями. Личности расхохотались. Руби сказала им идти вон. Флосси пошла к выходу, Руби последовала за ней. Тогда одна из личностей схватила Руби за руку. Ей пришлось прибегнуть к помощи револьвера 32-го калибра, коротенькое дуло которого она засунула обидчику в левую ноздрю. Глаза обидчика расширились, он выпустил руку Руби и рухнул на свой стул. Руби убрала оружие и догнала Флосси.— Я иду домой, — сообщила Флосси.— Я тебя провожу, — сказала Руби.— Зачем? Я всюду хожу сама.— Ничего, давай пройдемся.— Я не успела прибрать квартиру, — предупредила Флосси.— Ничего. Пошли.— Ну, пошли, — согласилась Флосси.Дом Флосси в точности соответствовал своей обитательнице. Он далеко не был шедевром архитектурного искусства и ветшал ускоренными темпами. В подъезде царила темень, что пришлось Руби по душе: так не была заметна грязь. Она аккуратно переступала со ступеньки на ступеньку, готовая проворно отпрыгнуть, если из-под ее туфли раздастся визг. Зато Флосси не заботилась о таких мелочах и вышагивала по лестнице, как исполнительница партии сопрано из вагнеровской оперы, собирающаяся спеть с середины сцены про коня.Руби подумала, что наихудшие трущобы, в какие ей доводилось попадать в Соединенных Штатах, были населены не черными, а белыми. Видимо, белым требуется дополнительное усилие, особый дар, чтобы достигнуть степени нищеты, отличающей черных; неудивительно, что трущобы, в которых обитает столь одаренный люд, вовсе непригодны для обитания.— Домишко — дрянь, — сказала Флосси, пройдя половину пути до третьего этажа. — Но это все, что я могу себе позволить.— Зак помогает тебе платить за квартиру? — спросила Руби.— Он помогает только лошадям. И букмекерам. — В этом было столько пронзительной правды, что Флосси с удовольствием повторила: — Букмекеры — вот кому он помогает с квартплатой.Руби считала, что образцом запущенности является квартира Зака Мидоуза, однако по сравнению с норой Флосси жилище Зака вспоминалось как экспериментальная площадка дизайнера-новатора, мечтающего о просторе и чистоте.Флосси немедленно продемонстрировала, что давно свыклась с горами мусора: пройдя, как эквилибристка, по своей свалке, она рухнула на кровать, представ живым экспонатом, изображающим последствия землетрясений и оползней.— Спокойной ночи, Флосси, — сказала Руби. — Я сама найду дверь.Ответом ей был богатырский храп. Руби огляделась. Раз Мидоуз сочинял свое письмо здесь, то он мог заниматься этим только за кухонным столом. Флосси обмолвилась о бумажках на полу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39