Глава 19
Несмотря на всю внешнюю секретность, соблюдаемую руководством, через три дня уже все рабочие и служащие «Новопетровской» были в курсе наглого и беспрецедентного наезда на их родное предприятие. Об этом шушукались в столовой, об этом тихо обменивались мнениями на рабочих местах, в кабинетах, и в полный голос говорили об этом дома.
По старой доброй традиции семья Куценко всегда ужинала вместе, и даже ели щи из одной большой чашки. С горчицей, хреном, луком или чесноком. В этот момент обсуждались все происшествия за день. Саша, который на три года был вычеркнут из домашней жизни, сразу по приезду с удовольствием вернулся к ритуалу, который здорово напоминал ему детство, и как бы даже замедлял неумолимый бег беспощадного времени.
Сегодня вечером отец больше ругался, чем ел. Но понять его было можно. Особенно сыну.
— Да что же это делается? Мы горбатились, работали как проклятые. Даже когда все крепкие хозяйства развалили, у нас всё уцелело. Зарплату платят, паек дают — я сейчас даже больше стал получать, чем при советской власти — ну кому это не нравится?! У нас кругом везде столько колхозов загнулось! Не пашут, не сеют, вообще ничего не делают — земля бурьяном заросла. Туда желающих нет, а когда предприятие ни в ком не нуждается — тут и лезут твари со всех сторон — жирный кусок себе урвать.
Мать успокаивала:
— Да ты ешь, ешь; а то мы всю чашку без тебя уговорим.
— Да что ты говоришь, мать! Вот придут к нам эти чертовы москвичи, рабочих разгонят, зарплаты срежут, будут всю прибыль за границу на счета качать — что мы тогда есть будем?! Не знаешь? Вот и я не знаю!
— Папа, а в чем, собственно, дело? В чем наезд?
Отец на мгновение смутился, он не знал — в чем, собственно, дело-то. Сказал то, что слышал:
— Говорят, что вроде должны мы ИМ, а наши говорят, что ничего подобного, брехня все это, крючкотворство одно.
— Это как рэкет, наверное — ты нам должен, потому что вообще здесь живешь!
— Во-во, Сашка, так оно и есть!
Отец, наконец, сосредоточился на почти остывших щах, мать уже поднялась из-за стола; а Саша живо представлял себе этих неизвестных крутых: с бычьими шеями, бритыми головами, в малиновых пиджаках, с золотыми цепями на босу грудь. Такие образы Саша встречал; редко, но видел. Одного такого видел в институте, на сессии — тот числился в группе, но появлялся исключительно в деканате, решая свои учебные проблемы там. Вся группа поражалась: какого черта он поступил на заочный, когда мог просто купить диплом — его карьера наверняка не зависела от образования. Но, как известно, у богатых свои причуды.
Чем дольше Саша думал о «Новопетровской», тем сильнее ненавидел захватчиков. Его уже слегка поколачивала мелкая дрожь. Он знал, что это предвестник назревающей ярости, которой пока не было выхода, но нужно будет его найти.
Он лежал в постели, смотрел в потолок и думал. Об отце, который отработал на птицефабрике более двадцати лет, начиная прямо с ее строительства; о том, как он каждый день строго вовремя уходил на работу, тщательно выполнял свои обязанности; никогда ничего не украл, всегда гордился предприятием, считал его своим (и до сих пор считал), возглавлял партийную ячейку цеха; и вообще, ответственности и дисциплине отца могли бы позавидовать многие. За свой труд папа получил от руководства как-то очень немного акций, но это его не расстроило. Теперь он гордился, что предприятие выстояло, нарастило объем, что о нем постоянно пишут в газетах. Да за двадцать лет отец просто сросся с птицефабрикой — а сейчас у него хотели это отнять. Сашины глаза увлажнились, он сжимал и разжимал кулаки: любовь к отцу и ненависть к врагам переплетались в одно целое, неразрывное.
Засыпая, снайпер знал, что он хочет сделать. Он не знал — как, он не знал — где, но он знал — что.
Саша уснул спокойно. Ему снился все тот же сон: блокпост у Гирзель-аула, мечущиеся фигурки, но в отличие от предыдущих кошмаров, со стрельбой у него обстояло все отлично — он стрелял уверенно, и ни разу не промахнулся.
* * *
Дорогих гостей Владимиру Ивановичу долго ждать не пришлось. Через неделю после его звонка, три джипа с московскими номерами рано утром уже поворачивали с московской трассы на дорогу, ведущую к административному корпусу птицефабрики. Дорогу перегораживал шлагбаум и будка с охранниками, слева от шлагбаума предприятие построило автостоянку, так как чужой транспорт пропускать на территорию предприятия можно было только по распоряжению руководства. Собственные служащие оставляли машины, и дальше шли пешком.
Москвичи сочли это ниже своего достоинства. Головная машина встала перед шлагбаумом и засигналила. Из будки вышел охранник, и походкой, полной скрытого достоинства, что представлялось несколько неожиданным для гостей, подошел к водительскому окошку. Это был Саша Куценко.
— Эй, брателла, открывай шлагбаум, власть меняется, — водитель был нагл, как бывают наглы водители больших боссов, не признающие над собой никаких начальников, кроме одного; и боссам это нравится.
— Я должен получить разрешение, — спокойно ответил Саша, — представьтесь, и я позвоню дежурному.
— Ладно, парень, скажи, что москвичи приехали.
— Хорошо.
Саша развернулся и пошел назад, к телефону. Разрешение на пропуск он получил сразу, включил механизм, шлагбаум поднялся, и кортеж въехал на территорию.
В этот момент Куценко записывал номера и модели. За тонированными стеклами он не мог рассмотреть пассажиров — это его очень огорчило. Но он рассмотрел водителя, и человека на переднем сидении. Водитель был молод, и его лицо полностью соответствовало образам ночных размышлений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60