– Были, были еще посетители, – забормотал обомлевший от ужаса смотритель. – Третьего дня или раньше две барышни с господином интересовались. Как раз монах на могиле молился.
– Какие барышни, какой господин, говори толком, – рявкнул Пановский.
– Обычные, в пальто, – вытаращил глаза смотритель.
– Толком, толком говори, – подгонял застывшую мысль кладбищенского служителя Пановский.
– Я и говорю, в пальто, с воротниками. Муфты еще большие, а ботиночки тонкие. Они скользили, а барин их поддерживал. Тоже в пальто. В теплом. Молодой барин. И барышни сосем молодые, бледные только. – И, немного подумав, смотритель добавил: – Одна красивая очень. И пальто у нее коричневое.
– Они разговаривали с монахом?
– Да монах сразу ушел, как нас увидел. Так, постояли сами, помолчали, ни о чем таком не говорили.
О небольшой мзде, полученной от барина за оказанную услугу, он все-таки Пановскому не сообщил.
Когда Пановский убедился, что ничего более толкового, чем сообщение, что барышни были одеты в пальто, – не голыми же им зимой разъезжать, и не в летних платьях, – смотритель сказать не может, он повернулся спиной к старику, сделал знак полицейским и пошел прочь от фальшивой могилы, не слушая затихающие слова благодарности склонившегося чуть ли не до земли смотрителя.
Покинув кладбище, шеф сверхсекретного бюро устремился в морг Обуховской больницы. Ему повезло – удалось застать тех, кто дежурил в ночь с 25 на 26 декабря. Расспросы мало что дали – никаких посторонних предметов при ребенке обнаружено не было. Впрочем, польза от посещения была; сказанное служителями морга подтверждало, что кладбищенский смотритель не ошибся – 26 декабря, рано утром, безжизненное тельце ребенка забрал монах с Благозерского подворья, Авель, чтобы предать его земле. Служителей морга поразило, как бережно обращался монах с мертвым младенцем.
Вернувшись в участок Карла Иваныча Вирхова, шеф сверхсекретного бюро передал следователю пеленку и шаль и приказал вызвать для опознания этих вещей известных ему свидетелей. Пановский дождался доктора Коровкина и управляющего Вострякова, которые подтвердили, что шаль и пеленка – те самые, что были на младенце в роковую ночь.
Потом Пановский сел в коляску и поехал в свою контору. Весь путь он проделал молча, пытаясь выработать план дальнейших действий. Завтра с утра ему предстоял визит на подворье Благозерского монастыря. Русская святая братия требует особого подхода и обхождения. При всей своей непорочности святые отцы всегда себе на уме и иной раз – может быть, и из высших соображений – не идут навстречу пожеланиям светской власти, избегают оказывать ей содействие.
Шеф сверхсекретного бюро собирался послать человека в ближайший ресторан за бутылкой красного вина и закуской – и в тишине и тепле разработать подробный план на завтрашний день.
Но, подъезжая к зданию с вывеской польского торгового представительства, господин Пановский не догадывался, что через несколько минут ему будет нанесен сильнейший моральный удар.
В приемной на краешке стула сидел агент Сэртэ. В руках он держал несколько листов исписанной бумаги.
– Что такое?
Пановский остановился в недоумении, взглянув на агента, – сегодня в три часа пополудни тот сменился со своего поста в особняке князя Ордынского.
Агент вскочил, вытянулся по швам и доложил:
– Господин Пановский, примите рапорт о происшествии в особняке князя Ордынского. – Пройдите в мой кабинет, – холодно сказал Пановский и покинул приемную. Закрыв за собой дверь кабинета, агент приступил к сути дела:
– Здесь, в рапорте, все подробно изложено. Дежурство проходило спокойно. Сегодня около полудня у ворот остановилась коляска с двумя барышнями – по виду гимназистками, может, чуть старше. Я подошел спросить, что им надо, и в разговоре упомянул о попугае, оставшемся в доме. Одна из барышень выразила желание забрать птицу. – Я проводил ее в кабинет, она взяла клетку с попугаем и вышла из дома. В кабинете все оставалось так, как всегда. Однако перед окончанием дежурства я поднялся на второй этаж и в кабинете князя обнаружил пропажу – исчезла икона, та, что висела позади письменного стола. Обычная, образ Божьей матери с младенцем.
Пановский смотрел на говорящего агента с недоумением.
Агент Сэртэ это чувствовал и старался быть как можно более убедительным. Не мог же он рассказать о том, что пустил одну девчонку в дом, в кабинет князя. Тем более что никакой иконы она и не выносила – он своими собственными глазами видел, что она несла в руках, сойдя с крыльца, клетку с попугаем, и больше ничего. Икону так просто не спрячешь, в карман не положишь, под пальто не засунешь.
– Я все-таки подозреваю, – продолжал он наступательно, – что в доме есть потайные ходы. Кто-то побывал в кабинете. Другого объяснения нет. Я не покидал своего поста ни на минуту.
Пановский повертел в руках исписанные агентом листки бумаги, бросил их на край стола и, расстегнув пальто, опустился в кресло.
– Подробное описание барышень в рапорте имеется? – И язвительно добавил: – Они в пальто были?
– Так точно, – недоуменно подтвердил Сэртэ. – В коричневых пальто. Сукно цвета беж, отделаны темно-коричневым шнурком. Шапочки – беличьи.
– Они были одни, их никто не сопровождал?
– Они подъехали к воротам на извозчике без сопровождающих, одна постарше, в дом заходила младшая, совсем девочка, лет пятнадцати. Барышни интеллигентные, приличного достатка. Особых примет нет, обычные барышни.
– Номер извозчика записал? – отрывисто спросил Пановский, занятый своими мыслями, – опять таинственные барышни, каким-то образом связанные с Ордынским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81