С Волхова донесся печальный крик потянувшегося на юг гусиного каравана. Иван Дмитриевич покосился на прислоненный к стене веранды подрамник с этюдом Мжельского, выполненным, как всегда, в загробных тонах, и спросил:
— Слышите?
— Да, гуси, — кивнул Мжельский.
— А знаете, что кричат они, улетая в теплые страны?
— Вы можете перевести с птичьего?
— Легко. Каждый из них кричит вот что: «Прощай, матушка Русь, к теплу потащусь, к весне возвращусь!» Этим доказывается, что ваша творческая манера далека от реализма. Будь наша природа такой, как вы ее изображаете, — пояснил Иван Дмитриевич, — они кричали бы что-нибудь совсем другое.
Через четверть часа он опять был возле дома с табачной лавкой внизу. На этот раз дверь открыла прислуга, и она же провела его в кабинет Довгайло.
— Извините, хочу еще кое о чем спросить. — Иван Дмитриевич подошел к изображению одного из висевших на стене добрых, по утверждению хозяина, людоедов, окруженного стаей зверей и птиц самого гнусного облика. — Кто это?
— Все тот же Бег-Дзе, или Чжамсаран, только в другой своей ипостаси.
— А звери?
— Его спутники, члены его свиты. Ваш интерес имеет какое-то отношение к смерти Николая Евгеньевича?
— Минуточку. Почему именно эти звери?
— Это те животные, что питаются падалью. Стервятники, лисы, гиены. Они пожирают тела мангысов и прочих врагов буддизма, с которыми расправляется Чжамсаран.
— Вот эти двое, — Иван Дмитриевич указал на огненно-красных псов, мимоходом замеченных в прошлый визит. — Они кто?
— Лисы, вероятно, раз они красные.
— Нет-нет, лисицы вон там, слева. Это, по-моему, собаки.
— Не исключено. В Монголии есть псы-трупоеды.
— Но почему они красные?
— Таков канон. А в чем, собственно, дело?
— Дело в том, Петр Францевич, что перед смертью Каменский почему-то боялся красных собак. Нет ли здесь какой-то связи?
— Не думаю. Хотя я не психиатр.,
— Может быть, он потому их боялся, что у него были основания считать себя врагом буддизма?
— Не говорите глупостей! — рассердился Довгайло и вдруг побледнел, сообразив, очевидно, что не такая уж это и глупость.
Когда Иван Дмитриевич вернулся в Сыскное отделение, писари уже разошлись, но Константинов и Валетко были на месте. Он щелкнул пальцами и вскоре получил стакан крепчайшего чая с неизменным пряником. Никому просто в голову не приходило предложить ему к чаю булочку или еще что-нибудь сдобное. На службе он твердо следовал правилу, гласившему: для пользы дела начальник должен, во-первых, иметь привычки, а во-вторых, никогда их не менять, иначе ни в чем порядка не будет. На этом прянике, как на замковом камне, держалась твердыня русского сыска.
— Насчет Зайцева, — сказал Валетко, подавая сахарницу. — Паспорт вы мне вчера велели проверить, так он, Иван Дмитриевич, фальшивый, печать поддельная. Затем насчет Тургенева. Он сейчас в Петербурге, вот адрес.
Прежде чем отправиться по этому адресу, Иван Дмитриевич решил уделить полчаса накопившимся за два дня служебным бумагам. Прихлебывая чай, он бегло просматривал их, накладывал резолюции или с каким-нибудь устным замечанием передавал стоявшему рядом Константинову. Дело подвигалось быстро, пока очередь не дошла до отношения, поступившего на его имя от пристава одной из городских частей. Тот доносил, что рыбаками выловлен из Невы и доставлен в покойницкую при Медико-хирургической академии труп неизвестного мужчины с входным отверстием от пули в области затылка. «Об этом, — сообщалось далее, — в „Санкт-Петербургских ведомостях“ сделано объявление, и если в течение недели тело не будет кем-либо опознано или затребовано Вами по делу об исчезновении какого-либо известного Вам лица, оно поступит в анатомический театр указанной академии, как то предусмотрено параграфом…»
Иван Дмитриевич прочел приметы покойника, и хотя предчувствие уже было, все-таки вздрогнул, дойдя до последней: «Одет в больничного образца халат, на левой стороне груди тесьмой нашит номер 24».
Этот номер он видел на дверях комнаты Губина в Обуховской больнице и на стоявшей там параше без крышки. Удвоенная дюжина, час полуночи. В числе примет не указывалась, правда, шишка на переносице, но это можно было объяснить тем, что «по заключению прозектора, тело находилось в воде не менее пяти-шести суток, вследствие чего имеет сильные признаки разложения».
«На шее обнаружен обрывок веревки, — читал Иван Дмитриевич, — свидетельствующий, что труп спустили в Неву с привязанным к нему камнем или каким-то другим грузом, который затем…»
— Посылай за доктором Фохтом, — велел он Константинову. — Скажешь, что я просил его поехать туда сейчас же. Понял? Сейчас же! Если они там не извлекли пулю из этого утопленника, пусть вынет и завтра поутру предъявит.


Глава 3
От Конго до Урги

15

К вечеру Гайпель обошел с десяток оружейных лавок и мастерских, всюду показывая свой револьвер и спрашивая, не заказывал ли кто-нибудь патронов такого калибра с серебряными пулями. Ответ был везде одинаков, но он не отчаивался, пока в одном месте ему не дали рекламную афишку с адресами всех других таких мест. Реестр был удручающе длинен, создавалось впечатление, что жители Петербурга добывают себе пропитание исключительно охотой, а на досуге вызывают друг друга к барьеру или лупят по мишеням. Энтузиазм пропал, Гайпель зашел в трактир, сел и в ожидании полового развернул забытый кем-то на столе сегодняшний выпуск «Голоса».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97