Довершавшие эмблему две рыбы выражали вообще-то единство женского и мужского начал Вселенной, но с недавних пор они, как и соседние геометрические элементы, трактовались не столько в плане буддийской метафизики, сколько в патриотическом духе: эти рыбы, в природе никогда не смыкающие глаз, призывали к бдительности.
Толпа шатнулась и восхищенно завыла, когда на площади показались первые всадники. Конные шеренги выезжали из-за ограды Майдари-сум, радуя глаз одинаковыми халатами из синей далембы, почти ровными линиями висевших за спинами ружей и вздыбленных пик с лентами на древках. Во многом это была моя заслуга, что сведенные вместе ойраты и дербеты, халхасцы и чахары, партизаны, разбойники, конокрады, кичливые князья со своей челядью превратились в настоящую конницу, способную и к маневру, и к всесокрушающей атаке, когда тысячи копыт исторгают из недр земли холодящий душу протяжный грозный гул.
Первые шеренги замерли на противоположном краю площади.
Подтянулись остальные, затем, по сигналу, цэрики начали перестраиваться, разворачиваясь фронтом к трибуне. С несвойственной кочевникам энергичной сноровистостью задние выезжали вперед, их место занимали другие; ряды сдвигались, равнялись, живая масса текла, заполняя трещины разломов, и каменела на глазах. Завораживающая сила была в механической правильности этих движений. Я привстал на стременах. Влагой восторга туманило взгляд, озноб шел по коже. В тот момент у меня не было ни малейших сомнений в успехе. Я верил, победа всегда остается за той из двух враждебных сил, которая сотворена из хаоса.
Огромная площадь свободно вместила в себя всю бригаду с полубатареей немецких горных пушечек и двуколками пулеметной команды на левом фланге. Баир-ван, сопровождаемый группой офицеров, медленно проехал вдоль строя и встал подле знамени. На площади постепенно установилась та особая, исполненная значения тишина, что рождается лишь в толпе и возбуждает сильнее любых слов. Тогда слышен стал отдаленный шум, стук колес. По окраинам столицы двигались обозы, груженные мукой, солью, чаем, патронами. Везли ящики со снарядами, осадные лестницы, запасную упряжь, палатки для офицеров, бочки для питьевой воды, дрова, чтобы люди могли развести костры на голых солончаковых равнинах. В толчее проходили навьюченные верблюды, а еще дальше, возле монастыря Гандан-Тэгчинлин, гнали овечьи гурты. В бригаде насчитывалось до шестисот сабель, исключая, естественно, артиллеристов, пулеметную команду, штабных, обозных и прочих «мертвых» бойцов, а норма мясного пайка была определена еще Чингисханом и с тех пор не претерпела никаких изменений: каждому цэрику выдавался один баран на три дня.

24

Константинову велено было ждать на улице. Иван Дмитриевич позвонил в квартиру матери Каменского и попросил горничную позвать Рогова с женой. Зиночка вскоре вышла к нему, но одна. Сказано было, что ее мужа здесь нет.
— Где же он?
— Я сама хотела бы знать. Утром он вышел из дому немного раньше меня. Сказал, что купит газету, прогуляется и придет прямо на кладбище, но до сих пор не появился.
В ответ Иван Дмитриевич рассказал ей про оборванца в солдатских штанах, которого некая юная особа подослала в Сыскное отделение.
— В тот день, — закончил он, переходя на «ты», — Наталья отправила за тобой соседскую горничную. Узнав от нее, что Каменский мертв и я вот-вот прибуду в Караванную, ты решила поскорее меня оттуда спровадить. Зачем?
Когда прозвучал этот вопрос, Зиночка была уже вся в слезах.
— Я б-боялась, — еле выговорила она прыгающими губами, — что вы станете допрашивать Федю и по глупости он может оговорить себя. Они с дядей иногда ссорились, а Федя такой человек, совсем не умеет врать. Вы могли бы заподозрить его…
— Тем более, — продолжил за нее Иван Дмитриевич, — что в то утро, еще до нашей встречи, твой Федя успел побывать у Каменского.
— Он его не убивал!
— Но был у него?
— Б-был.
— Зачем он к нему ходил?
— Н-не знаю.
— Муж не умеет врать, так ты за двоих насобачилась?
— Я правда не знаю! Сколько раз спрашивала, он не говорит. Но клянусь всем святым, Федя застал его уже мертвым!
— Как же он вошел в квартиру? Кто ему открыл?
— Никто. У нас есть свой ключ.
— И почему он не позвал соседей? Не заявил в полицию?
— Вы не представляете, в каком он был состоянии! Он сразу бросился ко мне и даже извозчика не догадался взять, так и бежал всю дорогу. Только начал мне обо всем рассказывать, как явилась та горничная. Признаваться было уже подозрительно, я уговорила Федю сделать вид, будто мы ничего не знаем. Но я понимала, надолго его
не хватит, и решила…
— Откуда тебе известно, что у меня есть сын?
— Из книжки.
— Про афинскую камею?
— Да. Пожалуйста, простите меня.
Иван Дмитриевич не ответил, прислушиваясь к долетавшим в переднюю сдержанным голосам гостей. Поминальное застолье еще не вошло в ту стадию, когда каждый вспоминает, что сам он тоже смертен и, значит, имеет законное право поболтать с соседом о пустяках.
— Мне страшно, — прошептала вдруг Зиночка.
— Успокойся. Мстить не буду.
— Мне не за себя страшно. Мне кажется, в то утро Федя видел в Караванной что-то такое, что потрясло его не меньше, чем труп дяди.
— Что-то или кого-то?
— Не знаю. Вы только не сочтите меня сумасшедшей, но понимаете, у Петра Францевича есть одна статья. Раньше Федя никогда о ней не вспоминал, а теперь она почему-то не дает ему покоя. За эти дни он несколько раз про нее заговаривал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97