— Кто тебе сказал об этом?
— Сигтрюгг Шелковая Борода сказал мне об этом в Икольмкилле. И он сказал, что Бог простирает свою руку над теми, кто сослужил ему такую службу.
— В самом деле, Он защищает меня, — с горечью произнес Кальв. С этими словами он встал и вышел из спальни.
Вечером он снова напился, и когда Сигрид пыталась вернуться к этому разговору, он пришел в ярость.
От Харальда больше не было никаких известий, и ближе к лету Кальв стал готовиться к викингскому походу; он собирался отправиться в Данию. Но Сигрид все это время не покидала тревога; после приезда короля он почти не бывал трезвым.
Эта весна была трудной для них обоих. Беспокойство Сигрид росло день ото дня: Кальв напивался до бесчувствия, говорил глупости в присутствии своих людей, бессвязно бормотал что-то об измене и вечных муках ада.
Она пыталась образумить его; священник Энунд тоже пытался поговорить с ним, но все было напрасно.
И только перед отъездом он стал приходить в себя; мысль о предстоящем плавании, сражениях и грабежах вытесняла все остальные мысли. И последние дни перед отъездом он был трезв.
— Я не могу сражаться, когда я пьян, — пояснил он Сигрид. И она не знала, радоваться ей или злиться по поводу того, что он мог, когда хотел, воздерживаться от выпивки.
Они говорили о многом в эти последние дни; о времени, проведенном в Эгга до изгнания, об острове Росс, о Сунниве, о Тронде, который все еще не вернулся домой в Трондхейм. Сигрид опасалась говорить с Кальвом о неприятных вещах, боясь, что он снова начнет пить.
Но в самый последний вечер перед отъездом он сам заговорил об этом.
— Священник Энунд был у меня, — сказал он.
— В самом деле?
— И это был последний раз, когда я разговаривал с ним, — мрачно добавил он.
— Он сказал тебе что-то плохое?
— Просто он осмелился сравнить меня с этим ничтожеством, священником Йоном!
— Энунд не имел в виду что-то плохое. Он очень высоко ставит священника Йона.
— Сравнивая нас, он ссылался вовсе не на самые лучшие качества священника Йона. Он сказал, что я так же боюсь услышать правду о самом себе, как священник Йон боялся боли. Он считает, что я перестал исповедоваться по той причине, что боюсь, как бы священник не подтвердил мое самое худшее мнение о себе. Он сказал, что, отказываясь исповедоваться, я утешаю себя мыслью о своей невиновности.
Сигрид лежала и размышляла об этом.
— Может быть, Энунд и прав, — сказала она наконец. — Во всяком случае, ты всегда отказываешься исповедоваться о своем отношении к королю Олаву. И когда у тебя была возможность покаяться, ты тоже отказался от этого.
Он вздохнул.
— Разве ты не понимаешь, что, покаявшись, я тем самым признал бы себя изменником в глазах всех и самого себя.
— Ты и так не раз называл себя изменником.
— Одно дело, когда я, не очень-то веря в это, говорю это тебе назло или швыряю это в лицо самому себе, — сказал он, — и совсем другое дело, жить изо дня в день с сознанием того, что я изменник; думаю, такого унижения мне не перенести.
Она не ответила, и он с оттенком удивления произнес:
— Не понимаю, как это могло случиться; я всегда пытался жить так, как подобает хёвдингу…
— Возможно, этого тебе и не понять, — ответила она. — Всем нам предстоит испытать унижение, когда мы попадем в очистительный огонь; возможно, твое унижение будет состоять в том, что тебе придется, не понимая происходящего, смириться с ним.
Оба замолчали.
— Энунд сказал и еще кое-что, — продолжал Кальв. — Что Бог в своей доброте однажды наложит на меня такое наказание, то которого я всегда пытался уйти, подобно тому, как священник Йон испытал в конце своей жизни боль. Я ответил, что Бог и так наложил на меня достаточно всяких наказаний. Он сказал, что в таком случае сомневается, что я исповедовался искренне.
— Можно подумать, что у него есть причины для сомнений…
Он почти умоляюще смотрел на нее.
— Я не могу разобраться во всем этом, — сказал он. — И нельзя сказать, что я не хочу. Когда речь заходит о Божественном прощении, я могу сказать лишь то, что Бог печется только о своих святых, которые в чем-то уподобляются ему. Ведь даже в своем последнем походе, по пути домой из Гардарики, король Олав был достаточно мстителен: это ясно видно по его обращению с Йокулем Бордссоном. Я же не полагаюсь больше ни на самого себя, ни на Бога, ни на священников, — добавил он.
Сигрид слышала о Йокуле. После бегства Олава он увел королевский корабль к Хакону ярлу. И когда он попал в руки короля на Готланде, тот предал его мучительной смерти. Она подумала, что ей следует изложить Кальву свои собственные мысли о короле Олаве, но она решила, что это бесполезно.
— Ты говорил об этом со священником Энундом? — спросила она. Он кивнул.
— Редко я видел его таким раздраженным, — сказал он. — Он сказал, что для того, чтобы получить отпущение грехов, я должен верить в то, что Господь хочет простить меня. Он говорил что-то о жертве Христовой, что-то из Ветхого и Нового заветов, но я этого не понял. Но он заявил, что, по его мнению, Бог может простить грехи даже в смерти, если человек искренне раскаивается, исповедуется и получает отпущение грехов. Бог готов был простить самого Иуду, если бы тот попросил Его об этом, сказал Энунд.
Немного помолчав, Кальв вдруг вспылил:
— Проклятый Финн! У него была возможность сделать для меня добро, убив меня в Стиклестаде; почему именно он заступился за меня? И теперь мне приходится нести бремя вины, которой я не понимаю и от которой не могу освободиться.
Сигрид удивленно уставилась на него; она не понимала, причем здесь Финн. И когда она спросила его об этом, он ничего не ответил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88