г-н Пелюш, как это свойственно во многих обстоятельствах людям небольшой душевной силы, в итоге лишь, так сказать, удваивал свои страхи. Он хотел одновременно обеспечить счастье своей дочери, выдав ее замуж, и свое собственное, сохранив Камиллу возле себя, а главное, ни с кем не деля те заботы, которыми изо дня в день окружала его девушка. Следствием этого внутреннего противоречия было то, что до сих пор он с восторгом встречал все партии, предлагаемые Камилле, но с не меньшим восторгом объявлял их совершенно недостойными ее.
Действительность приготовила ему сюрприз, от которого даже по прошествии недели он все еще не мог опомниться.
Никогда прежде Камилла не была такой веселой, такой разговорчивой, такой любящей, как с того самого дня, когда ее сердце дало г-ну Пелюшу соперника в ее привязанностях.
С другой стороны, нежность, предупредительность, почтительное уважение, которые Анри так щедро выказывал своему будущему тестю, слишком разительно отличались от той суровости, к которой приучил г-на Пелюша его друг Мадлен, чтобы это не произвело на торговца цветами приятного впечатления.
Спустя два дня г-н Пелюш уже говорил с нежностью и умилением о тех, кого он называл теперь «мои дети».
К тому же будущая свадьба заставляла звучать в его душе самую чувствительную струну. Парк и замок, которые в день своего приезда в Норуа он разглядывал со своего рода пренебрежением, но которым не находил более равных, по мере того как приближалось то время, когда он должен был стать их косвенным совладельцем, в его предпочтениях заняли место рядом со славным титулом.
Проснувшись, как он выражался в духе поэтики Первой империи, в тот час, когда белокурая Аврора открывала Фебу ворота Востока, г-н Пелюш немедленно одевался, спускался в сад, отвязывал Фигаро и, сопровождаемый этим неисправимым бродягой, проникал во владения своего будущего зятя, обходил там все аллеи, останавливался около каждого бугорка, пересчитывал деревья, ощупывал их и внимательно разглядывал; смотрел и никак не мог насмотреться. Будучи сам богат, г-н Пелюш впервые в жизни мог насладиться богатством в самой реальной его, самой осязаемой форме — в земельных угодьях, и в таком виде цветочник находил в нем такие прелести, какие никогда не имели для него клочки бумаги, составлявшие полмиллиона, которым сам он владел.
Он ловил себя на том, что, прогуливаясь, стучал ногой по песку аллеи и при этом с детской радостью вскрикивал:
— Все это будет принадлежать моей дочери!
Мадлен со своей стороны содействовал тому, чтобы его старый друг пребывал в самых лучезарных сферах этого блаженства.
Каждый день после завтрака они отправлялись на охоту. После трагикомического происшествия, ознаменовавшего первый день охоты, бывший торговец игрушками благоразумно воздерживался от того, чтобы водить г-на Пелюша на других противников, кроме зайцев, кроликов и куропаток. А поскольку в такого рода походах помощь Фигаро не только дозволялась, но и была просто необходима, то г-н Пелюш немного утешался своими хотя и скромными победами. Впрочем, если убитые им животные и были малы, победы его от этого не становились менее значительными. Славная охотничья сумка получила крещение кровью; каждый вечер она возвращалась в дом раздутой, как мешок солдата после грабежа, и когда вечером за столом приступали к подсчету убитой дичи, то пальма первенства всегда присуждалась г-ну Пелюшу, и он принимал эту честь без всякого смущения, но и также без всякого удивления.
Однако справедливость историка вынуждает меня объявить, что Мадлен вовсе не был непричастен к этим исключительным успехам.
Он всегда вставал на небольшом расстоянии от своего старого друга и стрелял в одно время с ним по поднятой дичи, чтобы «подстраховать выстрел», как он говорил.
Хотя если вдруг добыча оставалась живой и невредимой, то г-н Пелюш язвительно упрекал своего друга за эту, как он ее называл, плачевную привычку; но, когда дичь падала убитой, он никоим образом не жаловался.
Мне хочется попутно рассказать об одном происшествии, чуть было не поколебавшем ту сверхъестественную уверенность, которую г-н Пелюш усвоил в отношении своих достоинств стрелка.
Однажды, когда он и Мадлен почти бок о бок пересекали вырубку двухлетней давности, перед г-ном Пелюшем выскочил заяц: два выстрела слились в один, и владелец «Королевы цветов» самым громким своим голосом закричал:
— Апорт!
Но к его величайшему изумлению, вместо четвероногого, которого он ожидал увидеть, Фигаро принес ему куропатку!
Чтобы убедить друга в том, что эта добыча действительно его собственная, Мадлену пришлось привести многочисленные примеры странных превращений, обязанных чистой случайности, но и после этого г-н Пелюш провел в задумчивой рассеянности весь остаток дня.
Если дни казались такими короткими и такими насыщенными г-ну Пелюшу, то какими же они должны были казаться Камилле?
В жизни девушки, какой бы целомудренной, какой бы сдержанной она ни была, всегда есть место неясным стремлениям, рождающимся под влиянием предчувствия значительности роли, предназначенной ей в этом мире: она уже мечтает о любви, еще не зная ее имени.
Именно так было с Камиллой.
Камилла обожала своего отца, нежно любила мачеху, но эти привязанности не занимали ее сердце целиком, как она полагала. Девушка ощущала в нем некую пустоту, всегда ее удивлявшую и порой страшившую тем сильнее, что ни чтение, ни учебные занятия, ни развлечения не могли ее заполнить. Тогда она стала с большим вниманием вслушиваться в нередко произносимое в ее присутствии слово «супруг», хотя до сих пор относилась к нему довольно безразлично.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166