И даже сами скалы и горные пики поражают своим невиданным великолепием….
Сегодня я дозорный, мне следует смотреть в оба — десятый день индейцы не оставляют наш отряд в покое. Но я не могу не залюбоваться величественной картиной, что открылась моему взору. Гигантские каменные стены, бурые, желтые и серые, вздымаются к поднебесью, заканчиваясь остроконечными пиками. Глыбы скал беспорядочно громоздятся одна на другую, а вдали, будто острия боевых копий, вонзившихся в серое небо, ярко пламенеют кроваво-красные вершины гор-великанов, обрамленные белизною вечных снегов. Рядом с диким величием царственно спокойных гор невольно ощущаешь, как мал и бессилен человек, как ничтожен он в своем честолюбии, в своих жалких потугах казаться властелином земли.
Вот и я, Блас де Медина, безусый конкистадор, мечтающий о славе Писарро и Кортеса . Много ли успею я сделать за свою жизнь, чтобы на смертном одре сказать: да, свершено все, что возможно было свершить мне, человеку, чтобы без сомнения и страха предстать на страшном суде? В отряде капитана Орельяны началась моя взрослая жизнь, в семнадцать лет я стал воином, чей долг — сражаться во имя прославления христианства и испанской короны. Но хватит ли у меня сил и мужества, чтобы пронести этот крест через всю жизнь, чтобы стать человеком с сердцем из чистой дамасской стали — таким же неистовым в битве и твердым в своей вере, как великий человек по имени Франсиско де Орельяна.
Десять дней пробиваемся мы с боями через горы, следуя по пути, проложенному войском Гонсало Писарро. Этот путь обозначен предельно четко: сожженные индейские деревни, обгорелые черепа и кости — по таким следам узнаем мы поступь Гонсало. Только однажды, сбившись с дороги, мы наткнулись на селение диких, которого не коснулась железная поступь губернатора Кито. Воспоминание о том, что произошло тогда, мучительно терзает меня, как ни стараюсь я убедить себя в правоте нашего святого дела. Стоит лишь закрыть на мгновение глаза, и снова я вижу окровавленные руки бородатого Муньоса, который со смехом швыряет индейского малыша в огромный костер, опять предстает предо мной юный красавец Агиляр, протыкающий животы старухам, и добродушный толстяк Педро, подвешивающий за ногу израненного нашими мечами воина… Да, я, знаю: языческие души замученных нами дикарей обретут спасение на небесах, и это радует и утешает меня, но я не в силах побороть в себе отвращение и ужас, когда вспоминаю кровавую расправу в индейском селенье. Не помогают и молитвы: пока что дева Мария не хочет вселить в мое сердце подобающую настоящему конкистадору твердость.
Впрочем, мы ведь тоже терпим великие муки в этом походе. Голод постоянно терзает нас, а холод лишает ловкости и силы. Как мухи, гибнут наши полуголые индейцы носильщики, только половина всадников сохранила своих лошадей. Разве забуду когда-либо я, как брели мы по обледеневшему снегу, спускаясь с горы, как кровоточили наши озябшие ноги и как, поскользнувшись, с жалобным ржанием покатился в пропасть конь моего друга Хуана. Едва-едва не утащил он за собой своего хозяина. Один лишь меч остался сейчас у бедного де Аревало, но я безмерно счастлив, что мой Хуан по-прежнему шагает живой и невредимый рядом со мной.
Звук шагов вывел меня из задумчивости. Я осторожно выглянул из-за валуна: со стороны лагеря ко мне приближался астуриец Овьедо, маленький кривоногий солдат с изрытым оспой лицом. Он шел, тяжело ступая по острым камням изодранными в клочья сапогами, перетянутыми у ступней и щиколотки гибкой лозой. Закутанный по горло в грубошерстный плащ, снятый с убитого индейца, грязный и заросший, он мало напоминал бравого солдата конкисты.
Впрочем, после столь длительного карабканья по горам все мы выглядели не лучше его.
— Иди, парень, отдыхай, — вяло сказал Овьедо, приблизившись. — Что, все тихо?
Я передал ему сигнальный рожок, пожелал спокойного дежурства, а сам отправился по узкой неровной тропе к отлогому склону, на котором примостилось несколько круглых хижин, сложенных из камня:
мы набрели на них два дня назад и воспользовались случаем, чтобы хоть на время спрятаться от леденящих кровь ветров и неожиданных снежных бурь. В одной из них разместились мы с Хуаном, Хоанес, Гарсия и еще двое солдат, оба родом из Португалии.
Я залез внутрь хижины и огляделся. Португалец и Хоанес, скорчившись и тесно прижавшись друг к другу, спали. Возле Хуана, который раскинулся на старой попоне, неподвижно сидел совсем высохший за время похода Гарсия де Сория. Хуан тихо стонал. Глаза его были закрыты.
— Что с ним, Гарсия? — шепотом спросил я.
— Молчи! — угрожающе прошипел Сория. — Ни слова! Твой друг болен. Это — тиф. Если Орельяна узнает, что в отряде появился тифозный, он прикажет немедленно сбросить его в пропасть. Капитан не будет рисковать людьми…
Я наклонился над Хуаном, расстегнул камзол и рубашку: грудь и шея моего друга были покрыты ярко-красной сыпью. Казалось, ему не хватает воздуха — он часто и глубоко дышал, глотал слюну и стонал. Лоб покрыл мелкий бисер холодного пота.
Мне стало страшно: если это тиф, то гибель Хуана неминуема. Тиф неизлечим.
— Гарсия! — я схватил костлявую руку Скелета и крепко сжал ее. — Что же делать, Гарсия?! Говорят, ты колдун или почти колдун… Спаси Хуана, Гарсия, и я отдам тебе все золото, всю свою долю сокровищ Эльдорадо… Помоги, умоляю тебя…
Ироническая улыбка растянула рот Гарсии.
— Увидим ли мы его, твое Эльдорадо? — насмешливо проговорил он. — Но ты ошибаешься, мальчик, я вовсе не колдун. Я просто опытный человек, которого жизнь многому научила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64