На другой день я повесил мою шпагу, отдал нищему богатые одежды, облекся в рубище монаха, опоясал стан веревкой и пешком пошел в Монрези. Я прибыл туда в день Благовещения. Поддерживаемый сверхъестественной силой, я принял на себя жестокие лишения, подвергнул тело свое страданиям, опоясал себя власяницей, просил милостыню у ворот больниц, спал на голой земле, был очень счастлив, когда меня оскорбляли, и, представьте себе, братья, все это нисколько не пошатнуло моего железного здоровья. Близ Монрези я нашел скрытую пещеру, которую избрал для себя жилищем; там я испытывал мучения и принимал их как небесное благо, там я был под влиянием божественного экстаза. Там, наконец, мои братья… — Игнатий остановился, как бы боясь того, что хочет сказать.
— Говори, говори, — послышались крики со всех сторон.
— Итак, — продолжал оратор, делая над собой усилие, — я должен вам признаться, что в пещере явились мне ангелы Бога и научили меня, как управлять людьми и вести их к вере, послушанию и райскому блаженству. Эти внушения ангелов я записал. Они чрезвычайно поучительны и ведут человечество к безусловному повиновению духовенству — как труп в руках хирурга. [1]
Среди всеобщего молчания собрания вдруг раздался громкий голос Франциска Барламакки:
— Брат, — сказал он, обращаясь к Игнатию, — ты забываешь, что Господь Бог иногда посылает ангелов ада искушать тех людей, которые убеждены в своей непогрешимости. Я бы очень хотел знать: к чему ты в продолжение столь долгого времени рассказываешь собранию храмовых рыцарей о своих видениях?
Смелая речь молодого итальянца будто пробудила от умственной спячки всех слушавших Игнатия Лойолу.
Послышались громкие голоса, протестовавшие против речи Игнатия. Последний окинул злобным взглядом всех, и в особенности господина Барламакки, и сказал:
— Сейчас я перейду к заключению. Ввиду внушения, которого я удостоился свыше, я убедился, что цель ордена должна быть иная, и не могу согласиться с проектом, высказанным уважаемым президентом Бомануаром.
Мятежные идеи и дух непокорности, колеблющие в настоящее время Европу, и в особенности Германию и Италию, должны быть, безусловно, уничтожены, и вот в чем наша главная задача. Мы обязаны сломить мятежнический дух, орден храма не должен быть собранием вольных каменщиков, но преобразоваться в компанию Иисуса!
Эти слова произвели страшный шум в собрании. Большинство храмовых рыцарей были возмущены предложением Лойолы и уже было схватились за мечи, как раздался могучий голос президента Бомануара:
— Братья, — сказал он, — Игнатий имеет право высказывать свои убеждения, так же, как и вы — отвергнуть их или принять. Продолжай, брат, — обратился он к оратору.
Моментально настала тишина. Игнатий Лойола продолжал:
— Братья! Цель нашего ордена — восстановление нашей власти над всем светом, но это невозможно сделать с народами севера, отвергающими всякого рода авторитет, а потому нам необходимо действовать на юге и западе среди католических наций — девизом нашего учения должно быть «Вера и повиновение».
Мы окружим папский престол, как преторианцы древней империи и вместе с тем как владыки его, мы расширим власть римского первосвященника, который в силу обстоятельств как пленник должен будет исполнять наши желания. Народам мы должны внушить страх повиновения властям, мы будем поддерживать королей с тем, чтобы управлять ими для высоких целей общества Иисуса. В училищах мы будем управлять развитием юношества, исповедь нам даст полное господство над совестью кающихся; строгости доминиканцев и францисканцев пугают грешников, они с боязнью и неохотно исповедуются им. Мы примем другую систему — будем поучать, судить не строго и прощать кающихся. Вот средства, которые я предлагаю вам, братья; если вы согласитесь их принять, то через двадцать лет, не более, вы будете господствовать над всем миром!
— Мы также будем твоими рабами — не правда ли? — вскричал Барламакки.
Собрание разделилось на два лагеря: одни подошли к Игнатию Лойоле, другие — к молодому итальянцу.
— Братья! — вскричал последний, — вы слышали проект, предложенный вам Игнатием Лойолой, — рабство всего человечества. Монах из своей тайной кельи предписывает нам свою волю, мы рабски, без рассуждений покоряемся велению монаха и служим главным орудием порабощения людей целого мира. Мне кажется, подобный проект противоречит всему, что было сделано нашим орденом: зачем мы стояли за свободу, науку, стремились уничтожить невежество и суеверие, к чему все это, повторяю я, если с этих пор девизом нашим должно быть одно рабское повиновение? Нет, братья, — продолжал луккский патриций, — будем по-прежнему восставать против невежества и суеверия, которые цепями сковали весь мир; в нас несомненная сила, употребим ее для процветания науки и свободы. Зачем Европу превращать в ужасную могилу, пусть она будет открытой, благородной, мы не должны быть поборниками грубой силы, суеверного невежества. Девиз наш должен быть «Любовь и свобода», а потому я приглашаю вас, братья, отвергнуть предложение Игнатия Лойолы и объявить здесь, в нашем святом собрании, что орден храма отныне преобразовывается в общество вольных каменщиков.
— Да здравствует общество вольных каменщиков! — вскричал принц Конде. Почти все повторили то же самое. Между тем президент Бомануар встал и обратился к собранию со следующей речью:
— Не забывайте, братья, что здесь мы все равны — никто не должен принимать новые решения, если они не согласуются с его убеждениями. Дослушаем до конца Игнатия Лойолу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94