Принц некоторое время шарил по столу, словно слепой, прежде чем наткнулся на свой тюрбан и водрузил его на голову.— Теперь мне не страшен ад, — произнес он с улыбкой.— Конечно, принц.— И у сердца ощущаешь такую приятную прохладу, как в жаркий день на траве под сенью смоковниц.— Я счастлив это слышать, — сказал Петр.А теперь, прежде чем, действуя на собственный страх и риск, об этом спросит читатель, зададим сами себе вопрос: каким образом случилось, что Петр, человек правдолюбивый, смог так хладнокровно и спокойно обмануть несчастного принца?Так вот, будем придерживаться взгляда, что Петр не обманул принца, ибо абсурдность представлений последнего о христианстве невозможно было преодолеть; и если упорное, настойчивое желание принца креститься было не чем иным, как проявлением бунта жалкого, убогого, растоптанного и живущего под постоянной угрозой смерти созданья против удушливой и самодовольной автократии мусульманского мира, в котором он, принц, страдающий и презираемый, влачил жалкое существование, то Петр до конца и полностью исполнил его волю, и поэтому было бы несправедливым утверждать, будто он обманул его и одурачил, иными словами — обвел вокруг пальца. Петр, как мы знаем, был неверующим, однако не настолько черствым и циничным, чтобы обряд крещения, к чему принц его принудил, совершить согласно подлинному ритуалу: сколь бы ни были смелы его взгляды, он был слишком сыном своего времени, чтобы позволить себе пародию на слова, которым люди сотни и сотни лет доверяли больше, чем самим себе, разумеется, если и тут — как знать — не сыграл решающей роли тот довод разума, что несколько лет назад не позволил Петру принять известный принцип этикета, гласивший: «у королев не бывает ног», или, — совсем свежий пример — согласиться, что «нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет Пророк Его». Поэтому он предоставил принцу — что и высказал на своем родном языке — возможность поверить в иллюзию мистического посвящения, подобно тому как смертельно больному мы даем иллюзорную надежду на скорое выздоровление. Итак, в конечном счете, это было не что иное, как святая ложь — pia fraus, а в праве на святую ложь нельзя отказать даже самому рьяному защитнику правды.Принц стоял, опираясь на настольный портрет императрицы Теодоры, и улыбался.— Я не верую уже ни в Аллаха, ни в какого другого Бога, — тихо произнес он. — Так же как и ты.— Вот и чудесно, принц.— А только лишь в Пантарэя, который пронизывает все сущее, — продолжал принц.— Если вам угодно, да будет так, принц.— А Коран буду читать одними губами…— Это мудро, принц, — сказал Петр. — А теперь, когда я исполнил ваше желание, пожалуйста, проводите меня на заседание Совета.Принц был настолько погружен в себя, что понадобилось некоторое время, пока он осознал, что у других тоже могут быть какие-то желания.— А зачем тебе туда идти? — спросил он. — Ведь они тебя убьют.— Я иду защищать свою жизнь, — ответил Петр. — Ничего другого я никогда и не делал, и в этом для меня нет ничего непривычного.— Но тебе, наверное, еще никогда не приходилось стоять одному против всех янычар, сколько их ни есть. А это — самое сильное войско в мире.— Что поделаешь, — сказал Петр.— Ну, тогда иди, — сказал принц. — Я провожу тебя, коли ты на этом настаиваешь. Но, знаешь, когда тебя будут сажать на кол, я стану плакать.И взяв Петра за руку, он, с трудом переваливаясь на кривых ногах, повел его в глубь коридоров. БАК! Дорога вела из полумрака во тьму, из тьмы — в полумрак, по ступенькам вверх-вниз, вправо-влево, а потом еще за угол; смутный звук людских голосов, который Петр расслышал уже давно, становился все отчетливее; хотя путь был не длинный, он занял много времени, ибо принц тащился медленно и с трудом, опираясь о стены и через каждые три шага останавливаясь отдохнуть. Наконец, они добрались до узких, низких дверей, про которые принц шепотом сказал, что это тайный вход в залу заседаний.— Через него вхожу только я, — сказал он, осторожно нажимая старинную бронзовую ручку, чтоб она не скрипела. Двери полуотворились, и Петр различил голос султана, говорившего, что дольше терпеть уже невозможно и что пора со всей решительностью дать коварному персиянину по рукам.— Бак! — завопили чауши.— Владыка Двух Святых Городов пришел к ответственному решению, которое вся империя воспримет с удовлетворением, — проговорил другой голос. — И его с радостью воспримут мои храбрые полки, уже успокоенные известием, что дни презренной жизни того, кто вылез из вонючей канавы, уже сочтены.Ага, Черногорец, подумал Петр и прошмыгнул вслед за принцем в залу, на скользкую арену неведомой ему восточной политики.Меж тем принц, как раненый паук, спрятался на своем потаенном месте, в углу за креслами брата-султана, его визирей и высокопоставленных сановников, которые, как уже сказано, восседали на почетных местах по всей ширине залы, отвернувшись от окон, выходивших на Босфор. Справа и слева у боковых стен, перпендикулярно к главным лицам, тремя или четырьмя густыми рядами, образуя каре, стояли чауши; за спиной этих чаушей и очутился Петр, когда, оставленный принцем, прикрыл за собой дверцу, обтянутую изнутри залы той же тканью, что и стены, — голубым бархатом с золотыми звездами, — и потому на их фоне почти незаметную. Посредине залы лежала по обыкновению внушительная куча мешков с деньгами для выплаты вознаграждения. Четвертая стена напротив трона — там был главный вход, теперь задрапированный серебристой тканью, пышными складками ниспадавшей с самого потолка, — была свободна, пуста.— Необходимо будет, — проговорил сиплый старческий голосок, — необходимо будет, будет необходимо…Оратор смолк, явно раздумывая, что же «будет необходимо»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115