Другие, как, например, Анна Австрийская, посвящались в таинства правления путем интриг, что также оказывалось весьма эффективно. От регентши требовалось больше ловкости, влияния и гибкости, чем даже от самого короля.
Действительно, когда страна оставалась без короля, дальновидные вельможи предчувствовали ослабление власти, благоприятное для удовлетворения их притязаний. Они считали себя в какой-то мере свободными от верноподданнических обязанностей перед Короной и стремились увеличить личную власть, земельные владения и богатство. Регентше приходилось обеспечивать их запросы, но в то же время не упускать интересов наследника престола и стараться не допустить раздробления страны. Регентство всегда оборачивалось критическим периодом, когда начинались смуты, а влиятельные семьи под разными предлогами действовали вкривь и вкось, в любом случае вовлекая королевство в беду. На самом деле к предполагаемому ослаблению, которого ждали, поскольку регентша — слабая женщина, добавлялся еще один аргумент в пользу оправдания мятежа и измены: регентша часто была иностранкой, а французская преданность законной династии отличалась ненавистью ко всему иностранному. Хотя, например, Анна де Боже — дочь Людовика XI, а Луиза Савойская — дочь герцога Филиберта и Маргариты де Бурбон — обе француженки. Но Екатерина и Мария Медичи — итальянки, а Анна Австрийская — испанка.
Однако глубинные причины, объясняющие неповиновение и заносчивость подданных, иные. Период регентства отличается от времени правления законного монарха. Это, так сказать, мирское время, которое противостоит священному времени, безвременье, когда заходит светило и над королевством сгущается мрак. Конечно, король никогда не умирает совсем, и дух из тела почившего короля переходит на его преемника. Кончина монарха сравнима с мимолетным и скоропреходящим затмением, не причиняющим ущерба существованию королевства, но все же остро ощущаемым. Это «затмение того великого солнца, которое померкло, и тотчас же видно, как вместо него его свет изливает другое». На деле же затмение продолжается весь период регентства. Каково бы ни было аллегорическое преувеличение, но неучастие в делах несовершеннолетнего короля воспринималось как явление космического масштаба, и хвалы в адрес королевы-регентши выражали намек на беспорядок, вызванный исчезновением таинства, что причиняло страдания всему социальному организму. Тьма окутывала королевство, и в ожидании, пока снова взойдет солнце, государство освещалось меньшими светилами, мирскими и безблагодатными, каковыми являлись добродетели регентш. Какими бы опытными они ни были, они все же не могли ссылаться на власть, дарованную небесами, и на sul generis власть, принадлежавшую только королю. Какими бы они ни являлись исключительными личностями их никогда не ценили по достоинству, ведь на них не распространялась та таинственная и пророческая, загадочная и божественная сила, приписываемая коронованному жрецу. Приговоры короля и те решения, которые он принимал при управлении государством, считались велениями свыше, недоступными человеческому разуму. По этому поводу официальная доктрина не допускала неверия. Так, по случаю смерти Людовика XIII парламент выразился следующим образом:
«Мудрость и образ действий, которые встречаются в рядовых должностях, занимаемых простыми людьми, в лице государя достигают Божественного совершенства, на проницательность которого все они полагаются при отправлении своих профессиональных обязанностей, разделяя его пророческий дар и достоверность предвидения».
Регентша не имела мистической природы короля и. следовательно, не обладала его пророческим даром и способностью предвидения. Поэтому, несмотря на все усилия вознести ее над низменной женской природой, палата пэров не могла опереться ни на что, кроме обычных, в какой-то мере даже домашних, добродетелей: набожность, умеренность, мудрость, милосердие, склонность к добру, безупречная репутация. С такими качествами и с Божьей помощью, конечно, не претендуя стать равной королю, она. по крайней мере, могла хотя бы на время заменить его и, может быть, проявить себя достойной славной памяти Бланки, матери Людовика Святого, которая регентствовала после смерти Людовика VIII и, «будучи дочерью короля Кастилии и английской принцессы, так благородно управляла королевством, блюдя славу своего сына и пользу государства, что память о ней осталась на века, а ее славное имя превозносят потомки». Парламент с притворным негодованием напоминал также — ирония или угроза? — что ее враги потребовали от Бланки Кастильской, поскольку она была иностранкой, залога и поручительства ее правления. Требования оскорбительные, подчеркивал парламент, ибо сама ее природа и признанные добродетели служили достаточным залогом доброго правления королевы, каковыми качествами она была наделена столь щедро, что одно упоминание о них заставляло умолкнуть недоброжелательные уста. В 1610 году, объявляя о регентстве Марии Медичи, парламент обошелся уже без речей. Он признал за ней высшие полномочия и обратился к ней как к бдительной хранительнице сокровища, которое она призвана сберечь — «безопасность Франции».
Кроме того, способность регентши управлять государством нисколько не умалялась ее личными человеческими качествами. Но объем ее власти и степень самостоятельности во многом зависели от той обстановки, которая сложилась вокруг нее прежде, до достижения ею высокого поста. Следует также помнить, что в период с XV по XVII век монархия не оставалась неизменной и развитие абсолютизма способствовало увеличению могущества регентской власти, придавая ей в периоды междуцарствия абсолютистский же характер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76