Раз уехал в Париж, может и вообще сюда не вернется? Я охотно бы всадил пулю в его тупой лоб, но сейчас есть дела поважнее. Если снова его встречу, прослежу: пусть только попробует морочить Марии голову! Тогда не выкрутится, как на этот раз.»
Что касается сеньориты де Визелла, она в самом деле была довольна, что на некоторое время покинет шато Марго-Медок. Тому было несколько причин. Во-первых, уже наступил Великий пост, значит пришел конец забавам и светским развлечениям. Во-вторых, ситуация между четырьмя мужчинами, с чувствами которых она играла так беззаботно, вдруг очень запуталась.
Из них только Оливье ни о чем не догадывался. Но если он вдруг вернется из Парижа, д'Амбаре или Бельмон не замедлят дать ему понять, что Мартен заметил то, о чем не должен был даже подозревать. Оливье будет в ярости. Наверняка поймет, что эти двое…ну, что не он один…А Ричард с Арманом? Что произойдет между ними? И между каждым из них и Мартеном?
« — Собственно, все это так волнующе, — думала она. — но не выйди мы сейчас в море, могло бы дойти до весьма неприятных разбирательств. И вообще могло бы кончиться совсем не так, как бы мне хотелось».
Нет, она совсем не хотела, чтобы все кончилось. Эта игра её забавляла. Занимала её мысли, угождала самомнению, щекотала нервы.
Вначале Арман — Арман, которого она без особого труда отбила у всех прочих женщин. Он признался, что она его очаровала и впервые он влюбился по-настоящему. Едва ли не с первого взгляда! Потом — Ричард! Как же убедительно умел он говорить о своей любви, пробудившейся слишком поздно. Как жалел, что когда-то согласился уступить Мартену свою пленницу. Тогда он руководствовался своей дружбой с Яном, однако оказалось, что дружба эта его ослепила, и вслепую он проиграл свое счастье. Теперь же он желал собрать хотя бы его осколки. разве можно было напрочь отказать? И наконец Оливье — породистый, гордый, деспотичный, аристократ из аристократов. И он у её ног! Она восторжествовала над его гонором!
Она могла выбирать среди них, могла колебаться, обещать и не придерживаться обещаний, одарить своими милостями или лишить их без всякого иного повода, кроме собственного каприза. Возбуждала зависть и ревность женщин, замечала жаждущие взгляды других мужчин, убеждалась в силе своего очарования на чопорных гугенотах, наслаждалась замешательством скромных, неопытных юношей.
Порой ей приходило в голову, что не будь она любовницей Мартена, могла бы заполучить мужа даже среди пэров Франции. Мысль эта ошеломляла. Но Мария Франческа её боялась. В такие минуты она ненавидела Мартена, чувствовала, что могла бы его даже убить. И тогда её вдруг охватывали угрызения совести, жалость и сочувствие к этому неустрашимому человеку. Она жаждала вознаградить ещё не нанесенные обиды и все более или менее совершенные измены. Это у неё получалось довольно легко; она поддавалась собственной ветрености и чувственным позывам, которые одолевали тем сильнее, чем сильнее чувствовала она свою вину.
Оставалось однако ещё одно дело, касавшееся этих переживаний и любовных конфликтов. Дело, которое могли разрешить лишь Мадонна из Альтер до Чао и исповедник сеньориты де Визелла, грешной дочери святой церкви.
Дело, касающееся вечности…
Мария Франческа ездила раз в месяц в Периньон — двадцать восемь лье, или французских миль, — чтобы в тамошнем католическом соборе побеседовать со священником о спасении своей души. Благодаря этим вылазкам, или скорее пожертвованиям, следовавшим после каждой исповеди, собор получал довольно солидные средства на свои нужды, а почтенный святой отец округлял сбережения на старость.
Мадонна получала свою долю с этих богоугодных операций при посредстве Генриха Шульца, который согласился почти бескорыстно переводить определенные суммы в Альтер до Чао на украшение собора и алтаря, в то время как в Периньоне в честь её горели две толстые восковые свечи. Этими свечами (по два франка штука!) Мария Франческа искупала вину перед своей покровительницей, столько раз призываемой ею в свидетельницы не совсем совпадавших с правдой событий, как например в случае встречи с графом де Бланкфором. Она не хотела, чтобы они горели перед какой-нибудь иконой, так что священник после бурной дискуссии согласился установить их на специальном постаменте возле кафедры; зато таким довольно сложным образом сеньорита де Визелла оказалась наконец в ладу с собственной совестью.
Из четверых корсарских капитанов, которые по приказу адмирала де Клиссона попали под команду Мартена, двое были его старыми знакомыми по Карибскому морю: Симон Поиньяр командовал средиземноморской бригантиной «Берко», прозванной так по причине склонности к чрезмерной качке даже на небольшой волне, а Гаспар Лику — небольшим фрегатом «Ля Бель». Из двух оставшихся некий Руссо, рыжий как белка, был шкипером «Бижу», стройного корабля, напоминавшего голландский бриг, а последний из этой компании, по прозвищу Тонно, которым был обязан своим округлым формам, исполнял обязанности «первого после Бога» на палубе смахивавшей на корыто барки с высокой надстройкой, что однако именовалось «Серпент марин» — «Морской змей».
Мартен дал в их честь обед в капитанском салоне «Зефира», и прежде чем они успели напиться до потери сознания, представил свой план действий. Сделал он это таким образом, чтобы возникло впечатление, что он испрашивает совета, что им весьма польстило. Потом, когда они уже свалились с ног и уснули, Ян велел развезти их шлюпками на соответствующие корабли, и назавтра в сопровождении Грабинского ещё раз навестил каждого, чтобы освежить некоторые детали в несколько затуманенных головах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91