— Вы сумели бы таким вот образом выйти из порта на нашей каравелле?
Фридерик Дюнне скривился с деланным презрением.
— Я не рискую ради аплодисментов, — ответил он, кося то вправо, то влево, словно не мог или не хотел задержать взгляд на хафенмейстере. — Я не цирковой канатоходец, и не сын и внук колдуний, как он.
— При чем тут это? — спросил Ведеке.
— Как это — при чем? — буркнул Дюнне. — Разве вы не видели? Ни один истинно христианский корабль не мог бы идти так круто к ветру, как этот. Ян Куна не бывает в церкви — можете спросить Шульца. У него на парусах нет ни одного креста, как у прочих кораблей. Вот потому его и пули не берут. Мать его научила своему чародейству, а в Индиях тамошние колдуны ещё добавили. Тьфу! — сплюнул он и набожно перекрестился, добавив: — Плохо дело кончится, если король Зигмунт против своего дядюшки собирает такую публику.
— Ба! Герцог Зюдерманский тоже давно покумился с дьяволом! — вмешался Сассе.
Ведеке пожал плечами: он в колдовство не верил.
— Я слышал, — сказал он, — что Мартен был тяжело ранен, и причем именно пулей. И едва от этой раны оправился. Так что уверен, что прицельный залп с «Йовиша» смел бы его стройный кораблик с поверхности воды, как мыльный пузырь. Должно быть, он тоже это хорошо знает, раз не пытался пройти через Остфарвассер.
— Пусть бы попробовал! — буркнул Дюнне. — Черти в пекле сразу бы порадовались его черной душе!
Тем временем Мартен, понятия не имевший об этих рассуждениях и замечаниях Готарда Ведеке и капитана Дюнне, с нетерпением ожидал сигнала Хайена поднять якоря и строиться в походный порядок. Произошло это лишь после двух часов, когда ветер несколько приутих, словно приглашая в путь. «Сеп» снова двинулся вперед под зарифленными парусами, за ним гуськом два одномачтовых когга, по бокам и чуть сзади — «Эмма»и «Давид». Весь этот конвой двигался неторопливо, со скоростью, не превышавшей трех морских миль в час, хоть шли они теперь вполветра, чтобы миновать невидимый с такого расстояния мыс Хеля. Даже тут, в заливе, приземистые когги переваливались с борта на борт, словно гданьские торговки со Старомястской ратушной площади, безмерно чему-то дивящиеся.
« — А что будет в открытом море? — думал Мартен. — Почему же Гданьск не заставили предоставить королю другие корабли, получше этих? Почему» Йовиш» бесполезно торчит под Лятарней, вместо того, чтобы принять участие в экспедиции со своими тридцатью четырьмя орудиями и сорока картечницами на борту?
Он закусил ус. Гданьск прежде всего заботился о собственных интересах, как всегда. Видно, даже Шульц не смог изменить этой политики, хотя и строил столь смелые проекты перемен, которые так и не произошли.
« — Тут ничего не изменилось, — подумал он. — И пожалуй нескоро изменится, если такие как Зигфрид и Готард Ведеке будут оставаться у власти.»
При воспоминании об этой паре кровь бросилась ему в лицо. Правда, он не видел старика, но прекрасно его помнил, а Готард был необычайно похож на отца. И выглядел он точно также, как Зигфрид тридцать лет назад. Та же самая слегка сутулая фигура, выдвинутая вперед голова с редкими рыжеватыми волосами, что заставляло вспомнить старую цаплю, хоть выступающие скулы и короткие носы с широкими ноздрями отнюдь не делали их похожими на птиц. Глаза у обоих были серыми, маленькими, подвижными, легко наполнявшимися слезами, с пожелтевшими белками. Губы бледные и тонкие, липкие, с презрительно опущенными уголками, где зачастую поблескивали пузырьки слюны. Зигфрид всегда одевался в черное, с маленьким кружевным воротником вокруг шеи. Сын следовал ему, но позволял себе темно-фиолетовые кафтаны из самого дорогого бархата; на шее под воротником носил толстую золотую цепь с усаженным гранатами крестом, а на пальцах — два-три драгоценных перстня.
Оба были одинаково заносчивы и оба при необходимости способны на преувеличенную любезность или даже униженную покорность. Готард в отличие от отца до сих пор не был женат и вел весьма разгульную жизнь, не ограничивая себя в наслаждениях и не слишком это скрывая. Несмотря на это он был расчетлив и умел прекрасно постоять за свои интересы; охотно развлекался и пил за чужой счет, а если сам и тратил деньги, то требовал за них первейшего товара и лучших услуг, никогда ни за что не переплачивая.
Мартен испытывал к нему отвращение, главным образом из-за сходства со старым Зигфридом Ведеке, который вместе с бурмистрами Фербером и Пройтом вынес смертный приговор Каролю Куне.
« — До сих пор я за него не отомстил, — думал он, вспоминая любимого брата. — Ни за него, ни за мать…»
Он клялся отомстить, будучи десятилетним ребенком, а позже повторил эту клятву над телом отца, приняв после него командование «Зефиром». И вот уж тридцать лет этим детским обещаниям, а Зигфрид Ведеке был все ещё жив, хотя безжалостные судьи Кароля и Катарины Куна давно уже в могиле.
Фербер, Клеефельд, Пройте, Зандер и Гизи… Их настигла карающая рука правосудия ещё в царствование Зигмунта Августа. Только Ведеке — главный преступник — избежал позорной смерти.
Но сегодня он был уже стариком. Мартен знал, что не способен предстать перед ним и высказав все то, что когда-то твердил себе, проткнуть его рапирой или выстрелить в сердце из пистолета. При одной мысли о таком сведении счетов с этим человеком он содрогался от отвращения. Нет, на такое он способен не был, и пока не видел иного способа сдержать клятву.
Эти мысли возвращались к нему каждый раз, когда видел он Готарда. Да, с ним стоило посчитаться. Но — за что? Готард Ведеке не имел к тем делам никакого отношения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91