Музыка смолкла, но никто не склонился перед музыкантами, благодаря за сыгранную ими «Гальярду Маркграфа», ибо Эйффи, встряхнув иссера-каштановой гривой, вскричала:– Условия заклятия выполнены, теперь вы вольны назвать мне ваше имя. Ибо знайте, что я – дочь короля и девственница, и мы станцевали с вами гальярду.Зрачки ее стали овальными и каждый обзавелся еле приметно пульсирующей желтовато-зеленой короной.Ропот чистых голосов, заговоривших по два и по три сразу, поднялся над лужайкой. Танцоры глядели на них, бормоча, придвигаясь поближе друг к дружке – с усилием, коего требовали пропитанные потом туники и мантии, ставшие слишком влажными, чтобы шуршать. Фаррелл поискал глазами Джулию, но ее заслонял Никлас Боннер. Эйффи широко повела рукою в сторону, и рядом с нею возник Гарт де Монфокон – левая ладонь на рукояти меча, правая теребит поникший кончик пенснеобразных усов. Фаррелл выдавил:– Иисус сладчайший! Так он ваш отец?– О да, – отчетливо промолвила Эйффи. – Король Гарт, который был и будет первейшим среди властителей Ги Бразиля, чье правление и поныне остается самым долгим из всех.Гордость, прозвучавшая в ее голосе, заставила Фаррелла залюбоваться девушкой. Он окинул взглядом танцоров, оцепенело гадая, кто же в этой толпе приходится ей матерью. Может, она эльфийский подменыш? А может, и он. Почему Джулия не предупредила меня? – Дочь моя – принцесса множества царств, – негромко сказал Гарт де Монфокон, – независимо от того, король я или не король.Эйффи взяла его под руку, они стояли пред Фарреллом с одинаковыми широкими, хитрыми улыбками, и в памяти его всплыло вдруг обыкновение Брисеиды прижимать голову к щеке Зии так, чтобы обе могли смотреть на все одними глазами.– Итак, назовите нам ваше имя, – Эйффи произнесла эти слова с бесцветным оживлением женщины, встречающей в клубе гостей, чтоб закрепить на их лацканах бирки с именами. Фаррелл сознавал, что с формальной точки зрения он мог бы кое-что оспорить – внуки Гарта будут творить чудеса по части животных и поисков рудных залежей – прекрасно понимая, однако, что ему не хватит на это ни отваги, ни подлости. Оглянувшись, он увидел, что Никлас Боннер, позлащенное диво, пристально смотрит на него, и ощутил вдруг головокружительное, дразнящее желание открыть свое подлинное имя, гордо и громко выпалив: «Я Джозеф Малахия Лопе де Вега Фаррелл, Розанна, ну, и что вам за прок от этого?» Господи-Боже, имен же никто не крадет, крадут кредитные карточки. Почему я обязан играть по их правилам? Но из-за спины Никласа Боннера проталкивалась между танцорами Джулия, с такой силой качая головой, словно соблазн, охвативший Фаррелла, воссиял над ним в виде шарика, каким изображаются в комиксах мысли. Близ ошеломленного Короля Богемонда покачивался изумленно таращившийся Кроф Грант, напевая себе под нос: «Ужель тебе возврата нет?». Струйка пота скользнула по ребрам Фаррелла, и графиня Елизавета Баторий едва заметно наклонилась вперед.– Ну что же вы, честный рыцарь? – сказала Эйффи, – Ваше имя.Она прижала к себе отцовскую руку, трепеща от наслаждения, наделившего ее сходством со щенком, что, радостно ухмыляясь, скачет вокруг палки, которую он и не думает тащить обратно к хозяину. Свободную руку она ладонью вверх протянула к Фарреллу, скрючив длинные, с обкусанными ногтями пальцы.Ни единого имени в голове у него не осталось. Впоследствии это тревожило его не меньше всего остального: как случилось, что он, человек, собирающий хлам, оставляемый прошлым, хранитель всего по-настоящему бесполезного, проникновенный ценитель бессвязного, плакальщик и попечитель – как это он оказался загнанным в угол, и ни единый из третьеразрядных рыцарей, восседавших некогда за Круглым Столом, ни единый из странствующих сверхчеловеков итальянских романов не откликнулся на его зов. Странные глаза Эйффи расширились в потугах на обольстительность или в издевке над нею, и Фаррелл обнаружил, что не способен отвести от нее взгляда. Он все же попробовал, но от сделанного усилия у него закружилась голова, перехватило дыхание и тошнота подступила к горлу. Он ощутил, как улыбка Никласа Боннера скользит по его спине, обжигая ее там, где улыбка эта ненадолго задерживалась. Эйффи произнесла три коротких слова, никогда прежде не слыханных Фарреллом. Тошнота поплыла, густо растекаясь внутри, словно нечистая умудренность, которой ему, он сознавал это, не вынести. Она опять повторила те же слова, и опять, и Фаррелл, желая лишь одного – чтобы она замолчала – начал произносить свое имя.Где-то поблизости пел или скорее декламировал нечто мужской голос – то было ритмическое гудение, звук которого походил на рокот камней и ракушек, сползающих с пляжа вослед уходящей волне. Фаррелл не имел ни малейшего представления, как давно звучит этот голос. С гневным воинством фантазий, Коему лишь я владыка, С копьем в огне, на воздушном коне В глуши я скитаюсь дикой… Эиффи отвела взгляд и Фаррелл, освобожденный, качнулся вперед на один-единственный шаг, повернул голову и увидел Хамида ибн Шанфара. Голос Сарацина еще раз сыграл с расстоянием шутку – Сарацин одиноко стоял на голой кочке рядом с шатром, отведя назад плечи и засунув руки за кушак своего белого облачения. Он неприметно кивнул Фарреллу и легко коснулся указательным пальцем вновь развязавшегося индигового тюрбана.Фаррелл, которому казалось, что горло его забито сухой соломой, рассмеялся, и следующие строки песни тоскующего, нежного, одержимого безумца смешались с его смехом. Повернувшись к Эйффи, он сказал:– Завет все так же тяготеет надо мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121