Ночью мы отбуксировали вконец разбитую после тяжелой аварии машину, в которой погиб ребенок. Не успел я войти в гараж, а мастер уже бежит ко мне, возбужден до крайности. У него замечательная идея. И показывает мне на разбитую машину, которая стоит уже под одним из навесов, подвешенная на специальных крюках. Он хочет разрезать ее пополам и половину, которая осталась целой, присоединить к половине машины той же марки – из лома, который мы купили недавно по его совету. Сумасшедшая и дерзкая идея получить так вот, без затрат, целый автомобиль. Он говорит и говорит, подробно объясняет, водит меня вокруг машины и показывает, как можно ее разрезать и как он из половинок двух разбитых машин сделает новую, заровняет и покрасит, и никто даже не заметит. Глаза его блестят от возбуждения; в этой затее есть что-то уголовное, но возможности прямо фантастические, перспективное дело, он уже потихоньку обсудил детали со страховым агентством, нужно только мое согласие. Я стою и слушаю, а глаза мои закрываются сами собой. Зима вдруг кончилась, весна в самом разгаре, небо голубое, рабочие ходят в майках, и только я все еще в своей тяжелой куртке, словно уже ни на что не реагирую.
Я прислоняюсь к смятой машине – разбитые окна, следы крови на сиденье, ботиночек ребенка и рядом с ним игрушечная машинка той же марки и того же цвета, копия раздавленной. Голова моя кружится, сердце проваливается куда-то вниз, еще немного, и я потеряю сознание.
– Делай что хочешь, – говорю я мастеру, залезаю в машину и еду домой.
Десять часов. Дома тишина. Я опускаю жалюзи, раздеваюсь, остаюсь в одном белье, снимаю покрывало, залезаю в постель и пытаюсь уснуть. Смутное воспоминание о болезни в далеком детстве поднимается во мне. Никогда в жизни не позволял я себе так нежиться. Лежу. Глаза закрыты, плоть моя начинает томиться. С улицы доносится детская песенка из находящегося где-то далеко детского сада, кто-то выбивает ковер, кто-то играет на скрипке, женский смех. Израильское утро. Моя страсть разгорается постепенно, какая-то смутная, неясная, ни на кого не направленная. В окна проникает запах цветения. Что-то со мной происходит, от усталости последних недель что-то во мне размякло, растворилось напряжение многих лет. Я сбрасываю одеяло, раздеваюсь догола, изучаю в зеркале отражение своего отяжелевшего тела. Открывается входная дверь. Дафи. Она, как и я, совершенно не в себе из-за этих последних ночей. Идет на кухню, открывает дверцу холодильника, бродит по дому, заходит в мою комнату. Я лежу под одеялом голый.
– Папа? Ну и напугал ты меня. Что случилось? Ты заболел?
– Нет, только устал ужасно.
Она садится на кровать. Уже настоящая девушка. Лицо у нее печальное, осунувшееся, глаза покраснели, словно от слез. Хватит этих ночных самоистязаний.
– Что, занятия уже кончились?..
– Нет, я просто ушла… повздорила с учителем математики.
– Что случилось?
– Да ерунда, неважно.
– Больше не будем работать по ночам.
– Почему? – Голос у нее упал, но она не кажется удивленной.
– Хватит. Нечего искать там больше…
– Ты потерял надежду…
– Почти.
– А мама?
– И она в конце концов смирится. Серьезные и взрослые ее вопросы…
Она молчит, думает. Что-то не дает ей покоя.
– Машина, которую мы тащили вчера… Несчастье с этим ребенком… Уже известно точно, как это произошло? Кто они?
– Я не знаю…
Она очень напряжена, взгляд какой-то отсутствующий. Маленькая морщинка появилась в углу рта. Скрывает что-то. В последнее время она все больше становится похожа на Асю.
– Иди спать.
– Не могу. Слишком устала…
– Так садись за уроки… Что произошло у тебя там с учителем математики?..
Она улыбается грустно, не отвечает, выходит из комнаты.
Я звоню в фирму техпомощи и аннулирую наш договор.
– С какого времени?
– С этой ночи. Звоню старухе.
– Где Наим?
– Пошел в кино.
– Хорошо. Скажите ему, пусть возвращается в свою деревню, а завтра пусть явится в гараж, как обычно. Больше он мне не нужен по ночам. Я больше не буду этим заниматься.
Молчание…
– Госпожа Армозо?
– Да.
– Так передайте ему…
Она молчит. У меня вдруг от жалости к ней защемило сердце. Ведь это была ее последняя надежда. Она забормотала:
– Но он не мешает мне… Он может остаться жить здесь…
Я сразу же понял.
– Если хотите, пусть остается, я не возражаю. Может даже не приходить в гараж, пусть продолжает помогать вам…
Словно он вещь…
Ее голос дрожит, будто она вот-вот заплачет.
– Спасибо, спасибо, пусть останется еще немного, пока я снова не привыкну к тишине…
– Сколько захотите…
– Спасибо, спасибо, еще немного. Благослови вас Господь. Хороший вы человек.
Ася
Поздняя ночь. Все спят. В доме темно. На улице дождь, буря. Слышно, как ветер стучит ставнями. Я на кухне, на мне большой фартук, занята стряпней, готовлю рыбу. Отрезаю головы, очищаю от чешуи, разрезаю белые тела, чтобы вытащить внутренности. Руки мои в крови и грязи. А рыба какая-то особенно противная, жуткая какая-то, огромная, мертвые глаза желтого цвета, зеленоватая чешуя твердая и острая, точно перья. На плите стоит кастрюля, вода уже закипает. Надо торопиться.
Кто-то сидит за моей спиной у обеденного стола, я знаю, кто это. Я медленно поворачиваюсь, в руках у меня нож, он читает газету и ест тонкий кусок хлеба, на нем военная форма, на лице черная щетина.
– Габриэль, что случилось? Где ты?
Он не поднимает глаз от газеты, переворачивает страницы.
– Но ведь война еще не кончилась. Это вы послали меня…
– Как это не кончилась? – говорю я с отчаянием. – Все кончилось, а от тебя никаких вестей. Адам ищет тебя по ночам.
– Где он ищет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134