Мне приходилось выполнять двойную работу. Я оставался по-прежнему сирдаром шерпов и отвечал за заброску грузов, но теперь был ещё и членом штурмовой группы, «действительным членом» экспедиции. Впервые я удостоился такой большой чести. Я поклялся себе, что буду достоин её.Первый старт состоялся 24 мая, однако погода заставила нас повернуть обратно. На следующий день — новая попытка, на этот раз более удачная. Мы шли по заранее вырубленным ступенькам, и ноша была не слишком велика; сначала мы продвигались довольно быстро. Однако через час случилась первая беда: у Аджиба внезапно поднялась температура, и он вынужден был повернуть обратно. К счастью, мы ушли ещё не очень далеко, и он мог возвращаться один; остальные поделили его груз и продолжали восхождение. К полудню мы вышли к нашему складу, где пополнили ношу поднятыми туда заранее палатками, продовольствием, топливом и кислородными баллонами. Кислород пока только несли, не пользуясь им. Наших запасов хватало только на то, чтобы пользоваться кислородом у самой вершины, где без него — кто знает! — могло оказаться вообще невозможно жить.Мы шли ещё четыре часа, всего восемь с тех пор, как покинули цирк. Мы сравнялись с вершиной Нуптсе, 7827 метров, поднялись довольно высоко по Контрфорсу женевцев, и до седла оставалось немного. Однако солнце спускалось все ниже, и заметно похолодало. А тут ещё Анг Норбу и Мингма Дордже остановились, сложили свои ноши и сказали, что пойдут вниз, потому что выдохлись и боятся обморозиться. Я стал было спорить, но швейцарцы возразили:— Не надо, они сделали что могли. Пусть идут.И они были правы. Когда человек выложил все свои силы, притом в такой обстановке, в какой мы находились, он сам лучший судья своим действиям; вынуждать его поступать иначе, значит рисковать причинить ему вред, а то и совсем погубить человека. Итак, Анг Норбу и Мингма Дордже повернули обратно. Снова оставшиеся поделили дополнительную ношу, однако все унести не смогли, большая часть осталась до другого раза. Вдруг что-то хлестнуло меня по лицу. Это был спальный мешок Обера; каким-то образом он отцепился, ветер подхватил его и унёс, словно большую птицу.Мы прошли ещё один час, потом ещё, но тут начало темнеть, и, хотя оставалось совсем немного, мы поняли, что сегодня нам до Южного седла не добраться. Остановились, отрыли площадку на крутом ледяном склоне и поставили две палатки. Трое швейцарцев забрались в одну; Пасанг Пхутар, Пху Тарке, Да Намгьял и я — в другую. Ветер крепчал, порой казалось, что нас снесёт. Но мы держались, и мне удалось даже после повторных попыток сварить немного супа. Затем мы решили поспать, однако было слишком холодно. В маленьких палатках мы лежали чуть ли не друг на друге, стараясь согреться; ночь казалась бесконечной. Наконец настало утро, неся с собой хорошую погоду. Мы посмотрели вверх — седло совсем близко. Сегодня мы будем там!С бивака выступили вечером: Ламбер, Обер, Флори и я. Пху Тарке и Да Намгьял пошли обратно за оставленным грузом, Пасанг остался их ждать. Наша четвёрка шла все вверх и вверх, но на этот раз восхождение затянулось не слишком долго, и около десяти часов настало великое мгновение. Лёд и камень под нами выровнялись, мы достигли вершины Контрфорса женевцев. А впереди лежало, наконец, Южное седло. Вернее, даже не впереди, а под нами, потому что контрфорс возвышается над седлом со стороны Лхотсе метров на полтораста, и нам теперь предстояло спускаться. Сам я не дошёл до седла: швейцарцы двинулись дальше, захватив мою ношу, а я вернулся тем же путём, чтобы встретить остальных трех шерпов и помочь им нести.Я надеялся встретить их поднимающимися вверх, однако просчитался, пришлось идти до самого бивака. Пху Тарке и Да Намгьял были там, поднялись, как было условлено, со своим грузом, но дальше не пошли, а Пасанг Пхутар, остававшийся на биваке все время, лежал и стонал в палатке.— Я заболел, — сказал он мне. — Заболел и умираю.— Ничего подобного, — ответил я. — Ты поправишься. Ты встанешь сейчас и понесёшь груз на Южное седло.Он сказал, что не может. Я ответил, что он должен. Мы спорили, я выругал его, потом поколотил, чтобы он убедился, что ещё не умер. На этот раз дело обстояло совсем иначе, чем когда те двое решили вернуться. Если не доставить грузы на седло, альпинисты там погибнут. А если я оставлю Пасанга лежать в палатке, он умрёт и в самом деле, а не только в своём воображении. Он был действительно болен, выбился из сил и чувствовал себя скверно. Но идти он ещё мог. И должен был.— Пошли! Пошли, Жокей! — подгонял я его. (Мы звали его Жокеем потому, что он был маленького роста и нередко участвовал в скачках в Дарджилинге.) В конце концов мне удалось поднять его на ноги и вытащить из палатки. Мы взвалили ноши на спины и пошли. Мы лезли, карабкались, спотыкались и добрались, наконец, все четверо до макушки Контрфорса женевцев, а оттуда вниз на седло. Теперь мы наконец-то имели все необходимое и могли начинать штурм вершины.Много диких и пустынных мест видал я на своём веку, но ничего подобного Южному седлу. Оно лежит на высоте 7879 метров между Эверестом и Лхотсе и совершенно лишено мягкого снегового покрова — голая, смёрзшаяся площадка изо льда и камня, над которой, не переставая, проносится ветер. Мы были почти на наибольшей высоте, когда-либо достигнутой в горах человеком, а над нами возвышалась ещё громадной горой вершина Эвереста. Самый удобный путь шёл, как нам казалось, вверх по снежному склону, затем по гребню, но как пойдёт восхождение, мы не могли знать, пока не окажемся там. Мы даже не видели главной вершины, она укрылась за несколько более низкой Южной вершиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85