ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ
(понедельник , 1 ноября)
Дорогой Цзи-гу,
твои письма в этом холодном и дождливом мире по-настоящему согревают мое сердце. Кстати, читать мне их теперь и впрямь стало легче: я больше не должен держать их на расстоянии вытянутой руки. Благодаря госпоже Кай-кун я тоже обзавелся глазным станочком. Ты спрашиваешь о стихотворениях? Я еще не читал их. Результаты соревнования все равно объявляют лишь после первого зимнего новолуния. Так что высокопочтенные «Двадцать девять поросших мхом скал» могут и подождать. Кроме того, эти стихи, вероятно, будут очень похожи на прошлогодние, а те трудно было отличить от позапрошлогодних. У нас стало слишком много людей, считающих, что они могут писать стихи. То же говорит и господин судья Мэй Ло, с которым я за это время успел встретиться дважды; хоть он и судья, но в литературе разбирается. Говоря о сочинителях стихов, он, конечно, имеет в виду свой мир. Очевидно, любителей писать стихи везде и во все времена было слишком много. Это – одна из неизменных величин истории.
Господин Юй Гэнь-цзы, о котором ты спрашиваешь, уехал домой, причем уже довольно давно. Дома у него накопилось много дел, сказал он. Без него они не сделаются. Но он еще приедет, самое позднее через месяц. Мы уговорились, что тотчас же отпразднуем нашу встречу в харчевне «Райский сад». К тому времени, сказал он, там наберут новых акробаток, и номера тоже будут другие. А что ты имел в виду, спрашивая о «маленьких белых шариках»? Я не понял вопроса, а потому не знаю, что отвечать.
Да, мир этот и вправду удивителен, хоть в нем и слишком часто льет дождь. Представь себе: я сижу здесь, в Мин-хэне, в Го-ти Ни-цзя, именуемой «Четыре времени года», у себя в комнате, и кручу репкообразный Тэ Лэй-фань, а за много ли отсюда, в далеком Бэйцзине, такой же Тэ Лэй-фань звонит на столе у нашего правнука. Мастер Юй Гэнь все-таки настоял на том, чтобы мы позвонили. Меня пугал не сам Тэ Лэй-фань (пользоваться им я уже умею), а предстоящий разговор: я боялся, что не пойму языка, на котором говорит этот правнук, и еще я боялся, что сам не смогу говорить от избытка чувств. Однако, на мое счастье – я действительно обрадовался, хотя под конец меня и разобрало любопытство, – нашего правнука в Бэйцзине не было дома, и его Тэ Лэй-фань долго звонил впустую. Господин Юй Гэнь-цзы был сильно разочарован, однако поделать ничего нельзя было. Произошло это за день до его отъезда. Вечером мы зашли к госпоже Кай-кун и распили несколько бутылок Шан-пань. Несравненное полупрозрачное платье с волнистым узором для этого прохладного времени года уже не годилось, и госпожа Кай-кун принимала нас в платье красного цвета, изящными складками подчеркивавшем красоту ее прекрасного тела. На господина Юй Гэня она произвела огромное впечатление. Во время беседы зашла речь и о моем посещении купального подвала. Господин Юй Гэнь тут же объявил, что он – большой любитель этого дела, выразив желание как-нибудь «попариться» вместе с госпожой Кай-кун.
Ну, этого-то я не допущу. В остальном же я рад, что мастер Юй Гэнь приедет в Минхэнь снова.
Сегодня полнолуние. Я знаю это только потому, что считаю дни; луны же на небе не видно. Все небо давно затянуто тучами. Идет дождь, и на улице холодно. Я часто думаю о луне, хотя, говоря честно, не выполняю лунных обрядов. Прибыв сюда, я так ни разу и не принес жертвы в новолуние. Здесь для этого ничто не приспособлено, и я тут ничего не могу поделать. Ну как я, например, поднимусь на ступени восточной лестницы дома господина Ши-ми, если у него в доме всего одна лестница и выходит она на запад? Господин Ши-ми, конечно, с пониманием отнесся бы к моим ритуальным действиям и даже помог мне, попроси я его об этом, но я отлично представляю себе, каким идиотским смехом разразились бы все остальные обитатели дома. Да и потом, каким предкам я должен был бы приносить жертвы здесь? Ведь, с точки зрения этого времени, я сам и есть свой далекий предок, ибо уже тысячу лет как умер. Прилично ли приносить жертву, так сказать, самому себе? Ясно, что на эти вопросы не найти ответов ни в книге «Лунь Юй», ни в трактате «Чжун-юн», ни в бессмертной «И Цзин», ни даже в «Веснах и осенях Лу и Вэй». Молчит Абрикосовый холм, да и Старый Мудрец на Черном Быке, хотя я и не так высоко ценю его, ничего не знает об этом.
Это правда, что, отправляясь в путешествие, я твердо решил и в этом далеком мире соблюдать ритуалы и обычаи моей родины. Но я не учел, что тысяча лет (и десять тысяч ли, о которых мы не предполагали) сделают этот мир настолько непохожим на наш. Поэтому я уже через несколько дней после прибытия в страну большеносых был вынужден освободить себя от этого обета. Я вспомнил все те же слова великого Кун-цзы: в чужом краю придерживайся его обычаев, чужеземцев в свою веру не обратишь. А в главе «Юй Ли» трактата «Ли-Цзи» сказано: прежде чем войти в чужой дом, узнай, о чем в нем не говорят. Конечно, мудрец с Абрикосового холма учит также, что благородный муж воздействует на других безмолвно, подавая им пример своим поведением... Но подумай сам, дорогой Цзи-гу, сумел бы я изменить в этом мире хаоса хоть что-нибудь, даже обладай я вдесятеро большими добродетелями? У господина Ши-ми есть перевод книги «И Цзин»; читал ли он его, я не знаю. Госпоже Кай-кун я, как ты помнишь, преподнес перевод трактата «Ли-цзи». Она обещала мне прочесть его... Когда сможет. Могу ли я сделать больше? «Добродетель и долг – в том, чтобы не ты ходил за людьми, а чтобы они за тобой ходили; добродетель и долг – в том, чтобы не ты искал учеников, а чтобы к тебе шли желающие учиться», – это тоже «Ли-цзи».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95