– Каюсь, – улыбнулся Спенс. – Вот я и хочу наверстать упущенное. Почему ты стала учительницей? Да еще в начальной школе?
– Ты говоришь совсем как тетя. Да и какое это теперь имеет значение?
Но, подумав, что разговор поможет скоротать время, Шарли неторопливо продолжила:
– Сколько себя помню, я всегда хотела быть учительницей. Еще не умея читать, я усаживала кукол и плюшевых медвежат и проводила с ними уроки.
Уголки губ Спенса тронула хитрая улыбка.
– А как ты поступала, когда они тебя не слушались? Сажала в угол на неделю?
Шарли сделала вид, что не слышала вопроса.
– И мне всегда хотелось учить маленьких. Начальная школа – как раз то, что надо. Дети здесь учатся жить вместе, в обществе.
Спенс положил карту.
– Боюсь, больше их никто этому учить не будет.
– Ты не прав. Наверное, я плохо объясняю, как завязывать шнурки, но дети познают основы мира.
Шарли прекрасно помнила, как еще совсем недавно мечтала о том, что будет учить одного ребенка – своего – завязывать шнурки, различать цвета, считать. Может быть, двух. Но теперь бессмысленно грезить о том, что могло бы быть, если бы обстоятельства сложились иначе.
Набрав полную грудь воздуха, Шарли без оглядки бросилась в атаку:
– К семи годам дети уже умеют сосредоточивать внимание, они готовы познавать мир. Каждый мой школьник – это сгусток любопытства и аппетита.
Спенс рассмеялся.
– Правда, – не сдавалась Шарли.
Она не знала, радоваться ли тому, что он не заметил ее колебаний, или досадовать, что ему даже не пришла в голову мысль об их детях. «Радоваться!» – приказала она себе. Так меньше боли.
– Именно это тебя и пленило?
Шарли кивнула.
– Это настоящее волшебство – открывать окошко, в которое ребенок будет смотреть на мир. Ничто не может с этим сравниться.
– Послушать тебя, самому хочется попробовать, – задумчиво произнес Спенс. – А что ты говорила насчет Шарлотты?
– Да так, ничего. Просто тетя не поняла моего выбора.
– Школа – какая это глупость! – постарался Спенс передать интонации голоса Шарлотты Хадсон.
Шарли не смогла сдержать улыбку.
– Ну, она использовала не такие сильные выражения. Все-таки педагогика – занятие, достойное воспитанной женщины. Ведь я могла Бог знает чему себя посвятить.
– Стать сталеваром, – пробормотал Спенс, – судебным патологоанатомом, певичкой в кабаре. Нет, тетя в чем-то права.
– Она считает, что раз уж я решила посвятить себя педагогике, то лучше преподавать в колледже взрослым юношам и девушкам.
– Ну и? – резонно спросил Спенс.
Шарли украдкой взглянула на него.
– Почему я не в колледже? А потому, что там может преподавать каждый.
– Прошу прощения, но…
– Подумай хорошенько, Спенс. В этом возрасте человек или хочет учиться, или нет. И если нет, то он будет спать на лекциях и прогуливать семинары – каким бы ни был преподаватель.
– Не согласен, – покачал головой Спенс. – В моей жизни были учителя… Когда я заканчивал школу, одна преподавательница здорово меня помучила, – медленно начал Спенс. – Я был как раз таким учеником, о которых ты только что говорила: вместо выполненного домашнего задания у меня всегда была какая-нибудь отговорка, а порой я себя даже и этим не утруждал.
Шарли кивнула.
– В тот год умерла моя мать. Мне казалось, учиться – это совершенно пустое занятие, и, уж конечно, я не думал, что знания мне когда-нибудь пригодятся. Даже хотел бросить школу.
– Но…
– Я собирался стать автослесарем – мне казалось, что других способностей у меня нет.
– Недальновидный подход, – заметила Шарли.
– Возможно, но мне тогда было восемнадцать, и другого выхода я не видел. У меня не было дорогой тетушки, заменившей мне мать, и дядюшки, готового заплатить за высшее образование.
Шарли прикусила губу. В голосе Спенса не было язвительности: он знает, как она ценит то, что ей повезло. И все же…
– Итак, я считал, что та преподавательница просто почему-то взъелась на меня, но как-то раз вечером она вызвала меня к себе и выложила все начистоту. Она сказала, что случившееся с моим отцом не является достаточной причиной, чтобы губить свою жизнь.
Шарли затаила дыхание.
– Я сказал, что, будь она мужчиной, я бы ее ударил, а она ответила, что не сомневалась: где-то в глубине души у меня запрятано достоинство – и теперь она узнала, где именно.
– Хладнокровная особа.
– Точно. Она отлично знала, где и с какой силой надо надавить, чтобы добиться желаемого результата. После того как я прослушал в колледже курс психологии, я понял, что эта преподавательница делала все именно так, как нужно, но тогда… тогда я только впервые почувствовал, что кому-то есть до меня дело. Впервые кто-то поманил меня мечтой и сказал: «Спенс, в твоих силах достичь этого».
Шарли накрыла ладонью его руку. Спенс не смотрел в ее сторону.
– Я никому не рассказывал про это.
По его голосу Шарли поняла, что он уже жалеет об этом – боится, что она утопит его в слезах сочувствия. У нее действительно запершило в горле.
– Но это же как раз доказывает справедливость моих слов, Спенс. Если бы ты уже учился в колледже, преподаватели, скорее всего, так и не узнали бы тебя настолько близко, чтобы понять, на какие кнопки нажимать.
Он слабо улыбнулся.
– Значит, ты собирался стать автослесарем, – задумчиво произнесла Шарли. – По двигателям или по кузовам?
– По двигателям. А что?
– Плохо. Судя по тому, что с твоим автомобилем, тебе лучше бы быть жестянщиком.
– Наверняка и двигателю досталось. Удар был приличный.
– О, это обнадеживает, – в ее голосе чуть заметно сквозила ирония.
Спенс улыбнулся.
– Спасибо, Шарли.
– За что? За сочувствие?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41