Чудо технологии. Последний ее писк. Подарок от человека, который предпочитал механизмы людям.Еще один темпераментный дуэт заявил о себе: Стен Гетц и Чарли Берд.Не помогли и бразильские ритмы. Телефон молчал.Какая-то часть меня вынырнула из волн музыки. Я думал о Джоеле Макклоски, который, казалось, раскаялся, но мотива не раскрывал. Я думал о том, как он сломал жизнь Джины Пэддок. Ей остались шрамы, видимые глазу и невидимые. О крючках, которые люди вонзают друг в друга, наживляя их любовью. О том, как бывает больно, когда приходится их выдирать.Импульсивно, даже не додумав до конца, я позвонил в Сан-Антонио.Женский голос — у его обладательницы явно был запущенный синусит — сказал: «Йейлоу». Оттуда доносился звук работающего телевизора. Похоже, какая-то комедия: монотонный смех нарастал, достигал высшей точки и убывал электронным отливом.Мачеха.Я сказал:— Здравствуйте, миссис Оверстрит. Это Алекс Делавэр, звоню из Лос-Анджелеса.Секундное молчание.— Ах... О, здравствуйте, док. Как поживаете?— Прекрасно. А вы?Вздох — такой долгий, что я мог бы оттарабанить весь алфавит.— Хорошо, насколько это возможно.— А как мистер Оверстрит?— Ну... мы все молимся и надеемся на лучшее, док. Как жизнь в Л.-А.? Не была там несколько лет. Держу пари, что все стало еще больше, и быстрее, и шумнее, и что-то там еще, — похоже, жизнь всегда идет этим путем, не правда ли? Вы бы видели Даллас и Хьюстон, да и у нас тоже, хотя и не в такой степени, — нам еще есть куда идти, прежде чем наши беды начнут нас беспокоить по-настоящему.Словесная атака. Чувствуя себя так, как будто получил сильнейший удар в зону защиты, я сказал:— Жизнь идет вперед.— Если вам везет, то да. — Вздох. — Ну, ладно, хватит философствовать — это ведь никому и ничему не поможет. Наверно, вы хотите поговорить с Линдой.— Если она дома.— Да она только и есть, что дома, сэр. Дома. Бедняжка никогда не выходит, хотя я не перестаю твердить ей, что для девушки ее возраста неестественно все время сидеть дома, играя в медсестричку и становясь все мрачнее из-за того, что нет никакой разрядки. Заметьте, я вовсе не предлагаю, чтобы она выходила и веселилась каждый вечер, зная, в каком состоянии ее папочка. Никогда нельзя заранее сказать, что может случиться в следующую минуту. Вот она и боится сделать что-нибудь такое, заметьте, о чем будет потом сожалеть. Но это великое сидение не может никому принести никакой пользы. И особенно ей самой. Улавливаете, что я хочу сказать?— Угу.— Надо смотреть на это вот как: пудинг из тапиоки, который никто не ест, покрывается коркой, черствеет и крошится по краям, и скоро он уже ни на что не годен — то же самое можно сказать и о женщине. Это так же верно, как присяга, поверьте.— Угу.— Ну, ладно... Пойду позову ее, скажу, что вы звоните по междугородному.Кланк. Трубка упала на что-то твердое.Крики, заглушающие шум на линии:— Линда! Линда, это тебя!.. Линда, к телефону! Это он, Линда, — ну, ты знаешь кто. Да иди же побыстрее, это междугородный! Шаги, потом озабоченный голос:— Подождите, я возьму трубку в другой комнате.Несколько секунд спустя:— Хорошо — секундочку — готово. Клади трубку, Долорес.Заминка. Щелк. Обрыв смеховой дорожки.Вздох.— Привет, Алекс.— Привет.— Эта женщина. И долго она жует твое ухо?— Сейчас посмотрим, — сказал я. — О, часть мочки уже отъедена.Она принужденно засмеялась.— Поразительно, что от моего еще кое-что осталось. Поразительно, что папа не... Вот... как ты поживаешь?— Хорошо. Как он?— И так и сяк. Один день выглядит прекрасно, а назавтра не может встать с постели. Хирург сказал, что он определенно нуждается в операции, но слишком слаб, чтобы выдержать это прямо сейчас — большая гиперемия, и они все еще не знают точно, сколько вовлечено артерий. Они пытаются стабилизировать его состояние покоем и лекарствами, укрепить его в достаточной степени, чтобы провести дополнительное обследование. Я не знаю... что можно сделать? Так обычно бывает. Ну вот... как у тебя дела? Хотя я уже спрашивала об этом.— Ничего, работаю.— Это хорошо, Алекс.— Кои мечут икру.— Что-что?— Ну, кои — рыбки у меня в пруду — откладывают икру. Впервые за все это время.— Как интересно, — воскликнула она. — Значит, теперь ты станешь палочкой.— Ага.— Ты готов к такой ответственной миссии?— Не знаю, — сказал я. — Их выведется масса. Если вообще это произойдет.Она заметила:— Знаешь, на это можно ведь посмотреть и по-другому. По крайней мере, не надо будет возиться с пеленками.Мы оба засмеялись, синхронно сказали «ну, вот...» и снова засмеялись. Синхронность. Но неестественная. Как в плохом летнем театре.Она спросила:— Был в школе?— На прошлой неделе. Похоже, дела там идут хорошо.— Даже очень хорошо, судя по тому, что я слышала. Пару дней назад я разговаривала с Беном. Из него получился превосходный директор.— Он славный парень, — сказал я. — И организованный. Ты порекомендовала прекрасную кандидатуру.— Да, он такой. Очень организованный. — Она снова механически засмеялась. — Интересно, примут ли меня на работу, когда я вернусь.— Уверен, что примут. А у тебя уже есть конкретные планы — относительно возвращения?— Нет, — оборвала она. — Как я могу сейчас?Я молчал.Она сказала:— Прости, Алекс, я не хотела быть резкой. Просто это ожидание... ад какой-то. Иногда я думаю, что ожидание — самая трудная вещь на свете. Еще хуже, чем... Ладно, нет смысла зацикливаться на этом. Все это — часть процесса взросления, когда становишься большой девочкой и уже не шарахаешься от фактов действительности, не так ли?— Я бы сказал, что за последнее время на твою долю пришлось этих самых фактов более чем достаточно.— Да, — согласилась она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171