Хотя погода – забойный дождь и густой туман – не позволяла им воспользоваться. К тому же он был обнесен кованой решеткой, которая напоминала Давиду о балконе Джекки.
В тот день, когда с Джекки произошло несчастье, у Давида, по мнению Мари, случилось что-то вроде нервного срыва. Весь вечер на него то и дело нападали приступы судорожных рыданий, прекратившиеся только после того, как она вспомнила про серестаз, который держала в аптечке на случай бессонницы перед экзаменами, и дала ему таблетку. Через полчаса он заснул и наутро, когда она вернулась с субботними покупками, все еще спал.
Не проснулся он и когда позвонили из городской больницы и попросили, чтобы Давид им перезвонил.
Он вышел из спальни только после полудня, с виноватой улыбкой.
– Не знаю, что со мной было. Шок, наверно.
Он принял душ, перекусил и, похоже, чувствовал себя гораздо лучше. Пока она не вспомнила, что его просили позвонить в больницу.
– Они что-нибудь сказали? – испуганно спросил он.
– Просто просили перезвонить доктору Аллеману.
– Значит, умер, – глухо сказал Давид.
– А с какой стати они станут сообщать об этом тебе? Ты же ему не родственник. Насколько я знаю Джекки, мне кажется, он хочет тебя видеть.
Она сказала так, просто чтобы успокоить его, но оказалась совершенно права.
Джекки поместили в отделение интенсивной терапии. Он был парализован, от шеи вниз, и дыхательная трубка не позволяла ему говорить.
По словам доктора Аллемана, для пациента в такой ситуации психологически очень важно видеть родных или друзей. И Давид – единственный, кто может им пособить. Еще у пациента есть сестра – на два года моложе его, живет в Нижней Австрии, – однако связаться с нею пока не удалось.
Давид, бледный, но спокойный, поехал в больницу, а через два часа вернулся, онемев от ужаса. С огромным трудом Мари сумела вытянуть из него, что Джекки неподвижно лежит в постели, подключенный к каким-то трубкам, проводам и канюлям, с трубкой дыхательного аппарата во рту. Давиду велели надеть халат и маску, стать рядом с кроватью и говорить. Все равно о чем.
– И о чем ты говорил? – спросила она.
Давид уже не помнил.
Наутро он снова пошел туда. Глава «Джекки» еще не закончилась.
Уже вечером того дня Давид намекнул, что доктор Аллеман считает важным в ближайшее время продолжить визиты и чтение (Давид читал ему газету).
– И ты согласился?
– Но это же фактически мой долг.
– Почему?
Давид беспомощно пожал плечами.
– Я просто чувствую себя обязанным.
– Почему? Ты же не сталкивал его с балкона.
Было заметно, что Давид сейчас не способен оценить такого рода подбадривания.
Два дня спустя он предложил ей поехать на Мальдивы одной, без него.
А каким образом потом вышло, что она не только осталась, но даже согласилась поехать с ним в Бад-Вальдбах и провести там несколько дней за счет гранд-отеля, Мари в точности реконструировать не могла. Так или иначе, здесь, в релаксарии, под веерными листьями искусственной пальмы, под звуки эзотерической музыки, у нее уже не первый раз мелькала мысль, что лучше было бы полететь в одиночку на Лотос-айленд.
– Настал вечер, – прошептал голос, и точечные лампы, освещавшие солнечным светом сборную стенку, приобрели красный оттенок. – Солнце медленно погружается в океан, и голоса джунглей приветствуют приход тропической ночи.
К космическим звукам синтезатора примешались птичий щебет, крики обезьян и стрекот тысяч насекомых.
– И теплый тропический дождь падает на раскаленный песок пляжа.
– Черт! – вскрикнула Мари, опрокинув шезлонг. Из двух душевых головок под потолком брызнул далеко не теплый тропический дождь.
Впервые после несчастья с Джекки она увидела, как Давид смеется. Невелика радость – находиться в курортном местечке с мужчиной, на которого релаксарий оказывает целительное воздействие.
Больше всего ее удручала перспектива будущего, которая открылась ей в Бад-Вальдбахе. Она прямо воочию видела, как через тридцать, сорок, пятьдесят лет сидит вместе с бледным, но еще вполне бодрым Давидом за столиком на двоих, караулит, когда официант заменит в буфете пустую миску кресс-салата другой, полной. Воочию видела, как прислоняет трость к столику, чтобы освободить обе руки и набить сумочку провиантом для терапевтической прогулки. Фрукты для нее и для Давида, зерновые булочки для уток.
Почему-то она с легкостью представляла себе Давида пожилым курортником. На подводном массаже он стоял с тем же мечтательным взглядом, сидел в пузырьках джакузи с тем же детским удовольствием и с той же апатией лежал в теплой термальной воде, как и мужчины постарше.
Теперь Мари знала: пять дней на водах – испытание для прочности отношений еще покруче двух недель на коралловом островке.
В этот вечер в честь Давида был устроен парадный прием. Ужин при свечах в большом зале, Давид в темном костюме, она в маленьком черном платье. После лососевого мусса Вольфганг-квартет исполнил Allegro vivace assai из Струнного квартета № 17 си-бемоль мажор Вольфганга Амадея Моцарта, опус 458 по каталогу Кёхеля. Затем Давид читал из первой четверти «Лилы». Консоме сервировали без музыкально-литературного сопровождения. Перед горячим – глазированной телячьей грудинкой, или филе судака, или, при необходимости, соответствующим диетическим блюдом – музыканты исполнили Andante con moto из Струнного квартета № 16 ми-бемоль мажор Вольфганга Амадея Моцарта, опус 428 по Кёхелю. Между горячим и десертным буфетом Давид читал снова, на сей раз из последней четверти. После сыра музыканты завершили вечер исполнением Allegro vivace из того же квартета.
На этом приеме Мари опять-таки ощутила, какая судьба ждет ее как спутницу жизни немолодого писателя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73