Всего один
раз я задумался о характере своей работы. Именно поэтому я и пишу эти
строки.
Пол в широком коридоре по центру блока "Г" был застелен линолеумом
цвета зеленых лимонов, и то, что в других тюрьмах называли Последней Милей,
в Холодной Горе именовали Зеленой Милей. Ее длина была, полагаю,
шестьдесят длинных шагов с юга на север, если считать снизу вверх. Внизу
находилась смирительная комната. Наверху - Т-образный коридор. Поворот
налево означал жизнь - если можно так назвать происходящее на залитом
солнцем дворике для прогулок. А многие так и называли, многие так и жили
годами без видимых плохих последствий. Воры, поджигатели и насильники со
своими разговорами, прогулками и мелкими делишками.
Поворот направо - совсем другое дело. Сначала вы попадаете в мой
кабинет (где ковер тоже зеленый, я его все собирался заменить, но так и не
собрался) и проходите перед моим столом, за которым слева американский
флаг, а справа флаг штата. В дальней стене две двери: одна ведет в маленький
туалет, которым пользуюсь я и другие охранники блока "Г" (иногда даже Уорден
Мурс), другая - в небольшое помещение типа кладовки. Тут и заканчивается
путь, называемый Зеленой Милей.
Дверь маленькая, я вынужден пригибаться, а Джону Коффи пришлось даже
сесть и так пролезать. Вы попадаете на небольшую площадку, потом
спускаетесь по трем бетонным ступенькам на дощатый пол. Маленькая комната
без отопления с металлической крышей, точно такая же, как и соседняя в этом
же блоке. Зимой в ней холодно, и пар идет изо рта, а летом можно
задохнуться от жары. Во время казни Элмера Мэнфреда - то ли в июле, то ли в
августе тридцатого года - температура, по-моему, была около сорока по
Цельсию.
Слева в кладовке опять-таки была жизнь. Инструменты (все закрытые
решетками, перекрещенными цепями, словно это карабины, а не лопаты и кирки),
тряпки, мешки с семенами для весенних посадок в тюремном садике, коробки с
туалетной бумагой, поддоны загруженные бланками для тюремной типографии...
даже мешок извести для разметки бейсбольного ромба и сетки на футбольном
поле. Заключенные играли на так называемом пастбище, и поэтому в Холодной
Горе многие очень ждали осенних вечеров.
Справа опять-таки смерть. Олд Спарки, собственной персоной, стоит на
деревянной платформе в юго-восточном углу, мощные дубовые ножки, широкие
дубовые под-локотники, вобравшие в себя холодный пот множества мужчин в
последние минуты их жизни, и металлический шлем, обычно небрежно висящий на
спинке стула, по-хожий на кепку малыша-робота из комиксов про Бака Роджерса.
Из него выходит провод и уходит через отверстие с уплотнением в
шлакоблочной стене за спинкой. Сбоку - оцинкованное ведро. Если заглянуть в
него, то увидишь круг из губки точно по размеру металлического шлема. Перед
казнью его смачивают в рассоле, чтобы лучше проводил заряд постоянного тока,
идущий по проводу, через губку прямо в мозг приговоренного.

2
1932 год был годом Джона Коффи. Подробности публиковались в газетах, и
кому интересно, у кого больше энергии, чем у глубокого старика, доживающего
свои дни в доме для престарелых в Джорджии, может и сейчас поискать их.
Тогда стояла жаркая осень, я точно помню, очень жаркая. Октябрь - почти как
август, тогда еще Мелинда, жена начальника тюрьмы, попала с приступом в
больницу в Индианоле. В ту осень у меня была самая жуткая в жизни инфекция
мочевых путей, не настолько жуткая, чтобы лечь в больницу, но достаточно
ужасная для меня, ибо, справляя малую нужду, я всякий раз жалел, что не
умер. Это была осень Делакруа, маленького, наполовину облысев-шего француза
с мышкой, он появился летом и проделывал классный трюк с катушкой. Но более
всего это была осень, когда в блоке "Г" появился Джон Коффи, приговоренный к
смерти за изнасилование и убийство девочек-близнецов Деттерик.
В каждой смене охрану блока несли четыре или пять человек, но
большинство были временными. Дина Стэнтона, Харри Тервиллиджера и Брутуса
Ховелла (его называли "И ты, Брут", но только в шутку, он и мухи не мог
обидеть несмотря на свои габариты) уже нет, как нет и Перси Уэтмора, кто
действительно был жестокий, да еще и дурак. Перси не годился для службы в
блоке "Г", но его жена была родственницей губернатора, и поэтому он
оставался в блоке.
Именно Перси Уэтмор ввел Коффи в блок с традиционным криком: "Мертвец
идет! Сюда идет мертвец!"
Несмотря на октябрь пекло, как в аду. Дверь в прогулочный дворик
открылась, впустив море яркого света и самого крупного человека из всех,
каких я видел, за исключением разве что баскетболистов по телевизору здесь,
в "комнате отдыха" этого приюта для пускающих слюни маразматиков, среди
которых я до-живаю свой век. У него на руках и поперек широченной груди были
цепи, на лодыжках - оковы, между которыми тоже болталась цепь, звеневшая,
словно монетки, когда он проходил по зеленому коридору между камерами. С
одного боку стоял Перси Уэтмор, с другого - Харри Тервиллиджер, и оба
выглядели детьми, прогуливающими пойманного медведя. Даже Брутус Ховелл
казался мальчиком рядом с Коффи, а Брут был двухметрового роста, да и не
худенький: бывший футбольный полузащитник, он играл за лигу #ЛСЮ, пока его
не списали и он не вернулся в родные места.
Джон Коффи был чернокожий, как и большинство тех, кто ненадолго
задерживался в блоке "Г" перед тем, как на коленях умереть на Олд Спарки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19