— Нет. Не припомню. Да я ведь не вижу ничего толком… А что, это убийца тот самый, да?
— Это фоторобот человека, которого нам нужно найти, — отрезал Крячко.
— Вы помните, квартира у Реджаковского какая? — вклинился Гуров. — Номер можете назвать?
— Шестая квартира.
Гуров посмотрел на напарника.
— Пойдем?
— Пойдем.
Крячко, ближе напарника стоявший к входной двери, наклонился к замку и отодвинул щеколду.
— Удачи вам, — бросил Лев Иванович Васютину.
Майор стоял в стороне, дожидаясь результата разговора сыщиков с вахтершей. Попрощавшись с коллегами, он скрылся в темном коридоре, ведущем в глубину здания.
— Ну и заведение! Сторожа у них ничего не видят, мужики все… странные какие-то, — сетовал Крячко, едва поспевая за напарником.
Гуров решительным шагом пошел в сторону дома, на который указала женщина.
— Этот дом, да?
— Да.
— Ну, и пошли тогда.
Следователи поднялись на третий этаж. Действительно, одна из двух дверей, выходивших на лестничную клетку, была обтянута темно-малиновым кожзаменителем. Отыскав звонок, Гуров вдавил кнопку. Спустя минуту им открыли.
Перед следователями предстал толстый, с седой головой и округлым раскрасневшимся лицом уже немолодой мужчина.
— Мы из Главного управления по расследованию особо важных преступлений, — представился Крячко, опережая напарника.
— Особо важных преступлений… — повторил мужчина и отошел в сторону, пропуская посетителей в глубь квартиры.
— А вы вот так, не спрашивая, открываете. Не боитесь? — поинтересовался Крячко, снимая на коврике около входной двери обувь.
— А чего нам бояться? Это они пусть боятся. А у нас ни денег, ни связей. Гол как сокол! Вот, — Реджаковский повел рукой, показывая на скромное убранство квартиры. — Это все наше богатство. Да вот, голос еще. А что еще актеру нужно?
Бархатный баритон художественного руководителя звучал мягко и тихо.
— Куда вы нас пригласите? — спросил Гуров, осматриваясь вокруг.
Одна из дверей коридора вела прямо в крохотную кухню, вторая, которую, составляли две резного дерева створки, открывала проход в гостиную.
— Да вот в зал, пожалуйста, проходите! — любезно предложил Геннадий Афанасьевич.
Сыщики тут же прошли в комнату и разместились на низеньком диване.
Зал был небольшим и довольно уютным. На толстом ворсистом ковре на полу стояло огромное деревянное кресло-качалка. На одном из подлокотников, небрежно спадая на пол, висел шерстяной плед. Вплотную к креслу был придвинут стеклянный журнальный столик на колесиках, на верхней полочке одиноко возвышалась пустая рюмка.
Гуров занял место напротив кресла-качалки. Реджаковский подошел было к креслу с явным намерением устроиться на насиженном месте, но передумал. Геннадий Афанасьевич взял одеяло, сделал несколько шагов назад и выдвинул из-за стола единственный в комнате стул. Затем сел на него, развернувшись вполоборота к гостям.
— Ревматизм. Я теперь без этой тряпки не могу. Кости уже не те, — худрук обернул пледом колени и посмотрел на сыщиков, ожидая от них вопросов.
— Вам часто приходилось по службе общаться с Равцом?
— Я все делал, как в Уставе театра написано, — поведал Реджаковский. — Без директора я не мог принять самостоятельно ни одного решения. Судите сами, назначение на роль — подпись директора, денежное поощрение кого-то из сотрудников творческого звена — подпись директора… Даже творческие планы в конечном итоге подписывал директор. Поэтому я постоянно обращался к Юрию Юрьевичу, чтобы, как сейчас говорят, перетрясти рабочие вопросы.
— То есть вы тесно сотрудничали?
— Приходилось.
— Почему приходилось? Это было для вас обременительно? — Гуров не сводил взгляда с художественного руководителя.
— Мы с Равцом никогда не выказывали друг другу неприязнь, — честно ответил Реджаковский. — Он был действительно очень опытным человеком в административных вопросах, несмотря на свой молодой возраст. Что ни говори, он умел грамотно вести бумажные дела… Насколько я мог судить. И потом, я действовал исключительно в рамках закона. Устав театра…
— Я не понял, — прервал опрашиваемого Гуров. — Вы же тоже руководитель. А по вашим словам получается, что вы каждый вопрос должны были согласовывать с Равцом. В чем же тогда заключается ваше руководство?
— Ну, как! Вы понимаете, театр — это в первую очередь творчество. А это процесс бесконечный. Актеры — люди с большим воображением и жизненной энергией… По крайней мере, так должно быть. Если процесс творения не регламентировать никак, то в театре начнется, так сказать, анархия. Кто-то должен следить за тем, чтобы актеры вовремя приходили на репетиции, чтобы были равномерно загружены в репертуаре… Я не знаю, вам, наверное, такие тонкости не нужны.
— Нужны, нужны, — отозвался Гуров. — Нам все нужно. Мы вас остановим, если что. Вы ведь уже давали сегодня показания, Геннадий Афанасьевич. Вы сейчас можете точь-в-точь повторить все, как говорили ранее. Можно и добавить что-то, если посчитаете нужным. Мы ведь без протокола. Можно сказать, у нас неофициальная беседа.
— Кстати, а у вас закурить здесь можно? — вклинился в разговор Крячко.
— Да пожалуйста. Курите. Пепельница должна быть где-то там… — Реджаковский показал на прогал между подлокотником дивана со стороны Крячко и торшером. — Не сочтите за труд…
Крячко опустил руку за высокий подлокотник, нащупал на полу пепельницу, взял ее и поставил перед собой на журнальный столик.
— Вы меня простите, молодые люди, но в таком случае я выпью!
Геннадий Афанасьевич встал со своего места, подошел к окну, отодвинул занавеску и взял с подоконника непонятно как оказавшиеся там наполовину початую бутылку водки и блюдце с нарезанными дольками солеными огурцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65