– Удивительно, что на нее никто еще не позарился, – заметил Хардман. – Ты, например. У тебя сейчас всего одна жена.
Хаджа Зейнал Абидин подался вперед, на губах пена, лицо – дьявольски хитрая маска, в зубах точно нож зажат.
– У меня было четыре жены, – объявил он. – И четырнадцать или пятнадцать детей. Точно не помню. Из всех жен осталась одна, первая. Она для меня единственная женщина. Недавно я понял, что всегда так было. Обладает силой притяжения. Единственная на свете женщина, пробуждающая у меня хоть какой-нибудь аппетит. Хоть какой-нибудь аппетит. – Само слово он выговаривал с каким-то аппетитом. Хардман почувствовал, как его собственный рот наполнился слюной. – Никто не сравнится с арабскими женщинами, – мечтательно, лирично молвил хаджа Зейнал Абидин. – Ни по красоте, ни по верности. Ей было двенадцать, когда я ее впервые увидел в родительском доме, глаза темные, огнем сверкавшие над покрывалом. Было это в самой Мекке. Она не только дитя Мекки, но и госпожа из линии Пророка. Госпожа, да. Больше госпожа, чем вот эти малайские женщины, не истинные мусульманки. Шляются в пудре, на высоких каблуках, на людях пиво пьют. Стыда у них нет.
– Никакого выхода не будет? – спросил Хардман. – Если женюсь, ислам придется принять.
– Почему бы и нет? – взорвался хаджа Зейнал Абидин. – Это истинная религия, ты, христианский ублюдок. Единственная. Остальные – одно подражание.
– Ох, ты просто не понимаешь. – Хардман вновь ощутил безнадежность. А вскоре сказал: – Ты мне должен помочь выбрать имя. Мусульманское.
– С удовольствием, – согласился хаджа Зейнал Абидин. – Это мой долг, раз ты мой друг. А также станешь крестником. Ты будешь Абдулла бен Хаджа Зейнал Абидин. Нет, пет. Есть имена получше Абдуллы. Надо по-настоящему хорошее выбрать. – И призадумался.
– Значит, нынче вечером, – решил Хардман, – сделаю предложение.
– Много хороших имен. Просто вспомню имена своих сыновей. Не могу всех припомнить. Латиф? Реджван? Реджван – хорошее имя. Означает «Божья милость».
– Не хочу, чтоб меня Божьей милостью звали. Это женское имя.
– Тебя будут звать так, как я скажу. – Хаджа Зейнал Абидин растолкал индуса, заснувшего компаньона. – Проснись! Момент торжественный.
– Пойду к ней после обеда, – мрачно объявил Хардман.
– Все пойдем, – воскликнул хаджа Зейнал Абидин. – Составим компанию. Пойдем, и других соберем. Пива купим. Сначала позовем Кадыра. У него мотоцикл с коляской. Кадыр – хорошее имя. Абдул Кадыр. Тебя будут звать Абдул Кадыр бен Хаджа Зейнал Абидин. Вот как тебя будут звать.
– Б. П. Адвокат высшего ранга. Немножко громоздко.
– Пошли, – сказал крестный отец Хардмана, вставая и поднимая за шкирку своего друга-индуса. Индус с улыбкой проснулся. – Великое событие. Неверный призван вернуться на путь истинный. Хвала Аллаху. – Он стоя допил свое пиво, удовлетворенно вздохнул, со стуком поставил высокий стакан. И пошел впереди всех к дверям, распевая тонким воем муэдзина.
Руперт Хардман последовал за ним в слабо освещенную тьму, Абдул Кадыр бен Хаджа Зейнал Абидин, наследник двух культур. Хвала Аллаху.
3
– Кто-нибудь должен быть дома, – сказала Фенелла. – Машина стоит.
– «Лендровер».
– Попробуй еще.
Краббе опять постучал, но слабый деревянный стук как бы поглотили широкие малайские просторы, подавило великое запустение. Ящерки стрелой метнулись в знакомые песчаные норки, солнце оглушало, коза вдалеке издавала дрожащий жалобный призыв. Жизнь индифферентно шла своим чередом, супруги Краббе никому нужны не были. Может, им следует по примеру своих передвигающихся боком тезок выкопать ямки, потом упокоиться в пустом широком море, отвергнув теплокровный земной мир. Но Виктор Краббе решил действовать. Вошел в дом, робко оглядел большую гостиную: сплошное дерево, выкрашенное в темно-желтый цвет, картины, половики, столики для выпивки, книги, веера из Тренггану, келантанское серебро, пустые стулья. Неуверенно крикнул:
– Есть тут кто-нибудь?
Тишина проглотила вопрос. Потом пустота лениво привела себя в движение. Открылась дверь, одна из трех, ведущих предположительно в спальни. Возник мужчина в форме ополченца с тремя звездочками на погонах. Темноволосый, усатый, большой, черты лица банально красивые – нос прямой, ямочка на подбородке, темно-карие доброжелательные глаза, уши маленькие, здоровый загар; ни одна умная женщина дважды на такое лицо не взглянет. Краббе заметил: форма только что надета, пуговицы застегнуты с определенной небрежностью, шорты сидят мешковато, поспешно причесаны волосы. С симпатией услышал мягкий шотландский голос.
– Вам Толбот нужен? Он обычно возвращается не раньше трех. Миссис Толбот через минуточку выйдет. Мы с ней репетировали сцену из пьесы, которую хотим поставить. Раскричались немножечко, поэтому ваш стук не слышали. Наверно, только что приехали? Я – Бэннон-Фрейзер.
Последовали рукопожатия. Бэннон-Фрейзер заинтересованно улыбнулся Фенелле.
– Мы тут не часто видим светловолосых леди, – сказал он, – теперь, по крайней мере. Вы уже, наверно, слышали.
– Нет, – призналась Фенелла. – Я – нет.
– О, – пояснил Бэннон-Фрейзер, – все дело в Абане. Слышали про Абана?
– Я читал, – сказал Краббе. – Во всяком случае, про должность читал, так сказать, про парадигму Абана. Что Абан делает со светловолосыми женщинами?
– Что делает? – Бэннон-Фрейзер рассмеялся, показав неизбежные крепкие белые зубы. – Что он делает со светловолосыми женщинами? Он их любит, дружище, и все ему мало. – Мальчишеская похотливость исчезла из его взгляда. – Простите, – серьезно сказал он Фенелле, – не стоило этого говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59