Фенелла до сих пор боялась принимать ванну, ибо дух искреннего любопытства влек к окну серьезную малайскую молодежь, выяснявшую, имеются ли у белой женщины физические отличия от коричневой. Жизнь нелегкая, и Фенелла все чаще и чаще заговаривала о возвращении в Англию.
– Не обращай внимания, дорогая, – говорил он. – Мы должны в их обычаях раствориться. Мы пока слишком крутые, чтобы они пас с легкостью переварили, но надо постараться размягчиться в пилюлю, надо уступить.
– Какие прелестные ты подбираешь метафоры.
– Я серьезно. Если мы собираемся жить в Малайе, работать в Малайе, придется отбросить многие западные привычки. Мы слишком охотно испытываем ошеломление и чересчур необщительны.
– Я старалась. Ты же знаешь, я старалась. Думала, мне удалось привыкнуть к Малайе, но теперь поняла, ничего не получится. Я должна вернуться домой.
– Но нам некуда возвращаться.
– Ты что, слепой? Разве уже не видишь начало конца? Мы здесь никому не нужны. Говорят, Малайя для малайцев. Европейцам здесь больше нет места.
– Это они так считают. А работать кто будет, если не мы? Они еще не готовы взяться за дело. И в душе это знают.
Знают? У Краббе возникли проблемы со старшим преподавателем Джаганатаном. Джаганатан был слишком уверен в своей компетенции для подчинения белому. Время от времени в кабинете-духовке они с Краббе повышали голос, клерки-малайцы поглядывали с интересом. Джаганатан представлял собой черный бочонок с круглым, набитым рисом брюшком и обрубками черных ножек под белыми шортами. Но голова резная, квадратная, точно огромный кусок угля, отполированный потом, всеми гранями отражающий свет; очки в стальной оправе вечно сверкали крошечными хрустальными нетерпеливыми раздраженными лунами. Голос мужчины среднего возраста завывал, ворковал, порой хрипел, задыхался при сильном волнении, скажем, нынешним утром, когда Краббе выходил из уборной, оправляя рубашку, чувствуя, как по спине течет пот.
– Говорю вам, мистер Краббе, люди очень сердятся, что вы не принимаете их детей. Люди хорошие, хотят детям дать образование и сердятся, что белый мужчина не дает им образования. Потом видят, как два белых ребенка, дети белых людей, приняты в школу, а их дети не приняты. Они на вас очень сердятся, покалечат вашу машину, бросят камни в окна.
– Слушайте, мистер Джаганатан, это не мое решение, как вам чертовски хорошо известно. Двум служащим экспатриантам было обещано для детей место в школе. Обещание было одним из условий их согласия здесь работать. Обещание было дано довольно давно на высоком уровне. Чего вы хотите? Не дать образования детям экспатриантов?
– Пусть сами заботятся об образовании. У них деньги есть, пусть открывают частные школы. Нельзя вырывать изо рта азиатов хлеб знаний. – Краббе догадывался, что Джаганатан уже где-то произносил эту речь: слишком легко подворачивались метафоры.
– И мне бы хотелось, чтобы вы поняли смысл финансовых вопросов, – продолжал Краббе. – Мне до смерти надоело слышать, будто я пью кровь угнетенных азиатов. Ваше жалованье намного выше моего.
– Не забудьте о моем опыте. Я преподаю гораздо, гораздо дольше, чем вы, мистер Краббе.
– Не забудьте о моей квалификации, – с жаром парировал Краббе. – Ради нее пришлось потрудиться, и за это платят. Лучше поймите, что некоторые из нас работают для Малайи; дело, которое мы делаем, требует определенных специальных познаний, и мы никак не считаем белую кожу какой-либо квалификацией. Я порой молю Бога, чтоб не быть белым, чтобы люди перестали глазеть на меня, точно на прокаженного, на тирана в ортопедическом ботинке, и получить возможность подумать, что я такое есть, что стараюсь сделать, а не только о прихотях пигментации.
Джаганатан озадаченно хрипло фыркнул, отчего колыхнулся живот.
– Вы, мистер Краббе, иногда очень злитесь. Нехорошо злиться в жарком климате. Белые к такому климату не привыкли, не для него родились. Лучше сохранять спокойствие. – Потом заговорил необычно звонко, певуче, как бы утешительно, повторяя: – Спокойствие, спокойствие, спокойствие, – с улыбкой бросая в глаза Краббе хрустальные блики очков. Краббе на миг испытал странную уверенность, будто Джаганатан пытается его гипнотизировать. Почувствовал себя обессиленным, ощутил в тошнотворной волне вкус съеденной на завтрак рыбы, чуял вдали, как на экране радара, приближение головной боли.
– Ладно, – буркнул он. – Извините. – И чуть устыдился. Нечего надеяться помочь Малайе, наживая врагов, теряя терпение по отношению к влиятельным людям, набрасываясь на своих же приспешников. Сел за стол, вытер шею промокшим носовым платком.
– Вы не совсем хорошо выглядите, мистер Краббе, – заметил Джаганатан. – Здесь очень трудно работать. Может, чуточку отдохнете, немножечко полежите? Вполне можете сейчас домой пойти.
– Все в порядке, – вымолвил Краббе. – Спасибо за заботу.
– Я подумал, наверно, у вас голова болит.
Краббе резко взглянул на него.
– Голова не болит, – объявил он. – Ну, прощу прощения, хочу пройтись по школе. Посетить несколько уроков.
– Этого не любят, мистер Краббе. Против этого возразят. Здесь только квалифицированные учителя.
– Некоторые па испытательном сроке. Проверка их работы входит в мои обязанности.
– Я с вами пойду, мистер Краббе.
Головная боль формировалась и крепла.
– Спасибо, мистер Джаганатан. По-моему, сейчас у вас начнется урок. Прошу прощения. – Рванулся и вышел.
Больше всего потрясли Краббе двое опытных учителей. Тамилка с резким голосом в ярком сари вела урок истории. Краббе стоял у классной комнаты, где его никто не видел, и слушал рассказ о британской тирании в Индии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59