Они довольно давно не виделись. Вероятно, в годы войны Антону пришлось трудно; возможно, он до сих пор горевал о жене, которая в 1915 году наконец устала противиться своим хворям. Теперь Антона обуревали чувства. Его рыдания были как приход весны: вдохновенные, неустанные, очищающие. Они становились громче. Не услышит ли кто, подумал молодой человек.
— Папа, перестань. Пожалуйста. Прошу тебя.
Но он, кажется, сам терял равновесие, захваченный этим вихрем сантиментов. У него тоже навернулись слезы на глаза. Он помотал головой, отгоняя нахлынувшие чувства. В наше время опасно быть слишком чувствительным. Он напомнил себе, что весна приходит ежегодно, а стало быть, удивляться тут особо нечему. Весна не повлечет за собой никакого исторического прогресса; она скоро сменится зимой, точно такой же, какая была и до этого. В результате дискуссий в определенных кругах российской интеллигенции было установлено, что круговорот смерти и возрождения интересует лишь сентименталистов; история же строится на уже существующем и неумирающем. Синтез.
Какой-то зверек прошуршал в кустах. В лесу было прохладней. Зря они не взяли с собой пальто. Он повторил свой вопрос:
— Кто все эти люди?
Антон вытер лицо носовым платком. Стыдясь за свои слезы, он ответил чуть раздраженно:
— Родня твоей матери, конечно. Наталия Андреевна — твоя двоюродная бабушка. Неужели ты ее не помнишь? Ты у нее столько раз гостил. Петр Владимирович — ее муж. Иван Петрович был любимый кузен твоей матери. Они вместе проводили лето на Балтийском море. Алеша — его сын. Они тебя всегда любили.
Антон замолчал и задумался о семейной истории, о том, чего сын никогда не узнает.
— Однако в завещании тебя, пожалуй, не упомянут.
Родня его матери. Нет, он совершенно не помнил ни этих людей, ни этот дом. Мать все его детские годы хворала и жила в своей комнате, за закрытой дверью, и все, что принадлежало ей или имело к ней отношение, тоже было для него закрыто. Ее прошлое было для него как длинный неосвещенный коридор. Наверняка ему рассказывали семейные истории матери, но он их не помнил. Сейчас, когда мир вывернулся наизнанку, истории прошлого быстро испарялись, растворяясь в воздухе.
Пять
Автомобиль подпрыгнул и остановился среди каких-то баб с корзинами, недалеко от помещений ревкома на железнодорожном узле. Железнодорожный узел вырос в небольшой городок, где жизнь кипела сильнее и торговля шла бойчее, чем в самом Ломове. Вокруг станции разросся лабиринт навесов и временных сарайчиков, крытых гофрированным железом. Кое-где крыши отсутствовали: должно быть, украли, подумал Астапов. Одна стена вокзала была выбелена, но, как и бо?льшую часть провинциальной России, ее непременно вскоре должны были размалевать красной краской. Плотники сколачивали каркас для трибуны под открытым небом меж двумя железнодорожными путями, которые разбегались в стороны — один на восток, другой на юг. Агитпоезд с паровозом стоял среди этой неразберихи, как символ всемогущества советской власти, хотя и паровоз, и вагоны были выпущены много лет назад на заводе, принадлежащем капиталисту, скорее всего — за границей. Выбираясь из автомобиля, Астапов увидел, что ближайшие заборы облеплены плакатами: «ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!» В первый момент лозунг показался Астапову омерзительно непристойным. Возможно, ему все еще было не по себе из-за беседы со священником.
Явившись в помещения Наркомпроса, он обнаружил, что там все вверх дном. В кои-то веки в конторе оказалось слишком много сотрудников, а работы на всех не хватало; от нечего делать сотрудники затеяли политические дебаты, причем довольно рискованные. Астапов торопливо разослал их на задания, не переставая спорить с одним из служащих по поводу правильного оформления заявки на технику, нужную Астапову для Грязи. Потом Астапов вышел на улицу покурить зловонной махорки, пока его шофер ездил с нужными бумагами на склад за генератором. Астапова поразило, сколько баб толчется на станции, в нескольких сотнях метров от рыночной площади. Некоторые бабы торговали съестным — по большей части овощами с огорода; они говорили, что у них нету никаких овощей, а теперь нагло продавали эти самые овощи по рыночным ценам. Но многие пришли просто поболтать, как будто революция уже даровала им обещанное право на отдых; как будто мужчины всего за несколько десятков верст отсюда не были заняты в вооруженном восстании и в подавлении восстания.
Он остановил бегущую мимо девицу — сотрудницу Наркомпроса; на ней была глаженая белая блузка, а в волосах синий бантик.
— Что там такое, товарищ?
— Женская пропаганда, — сказала она, робко улыбаясь. — Мы показываем новую киноленту. Я собираю зрителей.
Астапов рассеянно кивнул и задумался, кем завизирована программа. Со дня взятия Ломова им не присылали никаких новых лент. Он разрывался на части. Шишко, скорее всего, уже выдвинул войска к монастырю. В отсутствие Астапова он позволит своим людям полностью распоясаться. Кинолента может подождать. Но шофер Астапова до сих пор не прибыл с оборудованием; на складе никак не могли найти нужный электрический провод. А вагон, в котором показывали кино, был прямо перед ним, стоял на запасном пути, отделенный лишь полоской истоптанной земли.
Астапов забрался по ступенькам в вагон. Он всунул голову внутрь — и тут же отдернул, чуть не разбив ее о дверь. Елена Богданова, которая стояла, углубившись в работу — рассматривала какие-то кадры кинопленки, еще не заряженной в проектор, — тоже была поражена. Она была в вагоне одна и полностью поглощена своим фильмом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82