В ней не было ни малейшего намека на смирение – взгляд независимый, словно она говорила с равной. И такой самоуверенный, словно она заранее знала ответ.
Какое-то мгновение маркизе хотелось ответить отказом, но она вспомнила о бесчисленных счетах, лежавших на столике эбенового дерева и о графе де Сен-Круа.
– Да, Мари. Я возьму тебя в Париж, – ответила она.
2
– Это даже не обсуждается, – решительно заявил Мартен Кальер маркизе. Мари не поверила своим ушам. Ее отец едва не до смерти загнал старую лошадь, чтобы своевременно доставить ее к маркизе де Соланж, а теперь, когда стало ясно, что она на самом деле получила шанс уехать в Париж, – на тебе!
– Осенью в поле каждая пара рук на счету. И дома Мари тоже незаменима. – Мартен схватил руку дочери и демонстративно сжал ее: – Она – зеница моего ока! Я не перенесу, если дочурка будет так далеко от меня. Это разобьет мне сердце.
Маркиза сузила глаза.
– И какая же сумма способна склеить ваше сердце? – язвительно поинтересовалась она.
– Отцовская любовь выше денег…
– Сколько? – невозмутимо повторила маркиза.
– Тысяча ливров.
Звонкий смех разорвал тишину комнаты. Маркиза оттолкнула кресло и встала:
– Можешь оставить себе зеницу своего ока.
– Папа! – испуганно воскликнула Мари. Не может быть, чтобы это оказалось правдой. Наконец, когда ее молитвы были услышаны, твердолобый, жадный до денег отец все разрушил. Глаза Мари следовали за маркизой, которая направлялась к двери. Она горячо молилась, чтобы эта женщина передумала.
– Пятьсот ливров! – крикнул отец, но маркиза даже не остановилась.
Ее рука уже потянулась к дверной ручке, когда он стукнул кулаком по столу:
– Двести.
Жюльетт да Соланж медленно повернулась:
– Сто пятьдесят.
Мартен Кальер надул щеки и шумно выдохнул:
– Согласен. Но деньги прямо сейчас.
Маркиза подошла к столу и извлекла из складок юбки кошель.
– А я получу твою зеницу ока завтра утром. Нетронутую, – при последних словах она бросила на Мари предостерегающий взгляд. – Утром, в одиннадцать, ты приведешь ее сюда.
– Понял, госпожа маркиза, утром, в одиннадцать, – Мартен Кальер торопливо вскочил и поклонился, а потом спешно сгреб со стола монеты.
Мари, наблюдавшая за отцом, не знала, возмущаться его поведением или благодарить судьбу за то, что все обернулось лучшим образом.
Когда отец и дочь ушли, маркиза снова села. Ее передергивало при мысли о ночи в неудобной кровати, но она успокаивала себя, что это всего на одну ночь, а утром она уже будет на пути в Париж. И уж если не с тремя девушками, то по крайней мере с одной точно.
Едва Мари распахнула дверь родительского дома, ее окружили сестры:
– Ну? Скажи, Мари, ты правда едешь в Париж?
– Едешь?!
– Ты ведь не обманываешь? – наперебой тараторили девушки.
– Конечно же, она туда поедет, – сказала Элен, которая стояла в стороне и, скрестив руки, наблюдала за этой сценой. – Вы только гляньте, как горят ее глаза!
Мари была единственной, кто расслышал нотки горечи в голосе сестры. В апреле Элен исполнился двадцать один год, а после того как еще девочкой она обварилась кипятком, часть ее лица покрывала узловатая багровая корка. Для нее была закрыта дорога не только в Париж, но и к алтарю в родной деревне. Остаток жизни ей придется провести в качестве бесплатной рабочей силы в доме отца и матери и ухаживать за ними до самой их смерти. Или своей…
– Ты права, Элен. Я еду в Париж, – спокойно ответила Мари и, подняв голову, выдержала взгляд сестры. Она вдруг вспомнила о той боли, которую почувствовала, когда Антуан выпил воду. Необъяснимая потребность заставить кого-то ощутить нечто, подобное, вынудила ее сказать: – А ты, сестра, не хочешь, пожелать мне счастья?
Элен сжала губы и выбежала из комнаты. Остальные девушки не обратили на это внимания.
– В самом деле? Когда отъезд? За тобой приедут? В карете? У тебя будут новые платья? И настоящие башмаки?
Мари переключила внимание на Симону и Вероник.
– Утром мне надо будет прийти к дому Серранов. Маркиза возьмет меня к себе в карету. О платьях мне ничего не говорили и о башмаках тоже.
Обе девушки разочарованно замолчали, потом Симона сказала:
– Неважно! Ты ведь едешь в Париж, а это главное.
– Верно, – вмешалась Вероник. – Моя сестра едет в Париж! Вдруг ты станешь там горничной знатной дамы! А может быть, даже увидишь Версаль!
– Идите за стол, – в дверях показалась мать. – Иначе Антуан с Этьеном все съедят.
Все семейство уселось за большой кухонный стол, наполнив тарелки содержимым котла. Мартин Кальер нарезал толстыми ломтями хлеб и раздал каждому. Чтобы отметить такую удачу, он даже открыл бутылку вина.
Все были как никогда веселы. Только Мари, Элен и их мать хранили молчание. Элен ковырялась в своей тарелке и съела едва ли две ложки. Когда ужин завершился, она пробормотала, что хочет взглянуть на кур, и вышла.
Мари помогла двум другим сестрам убрать со стола и сходила к колодцу за водой, чтобы снова наполнить большой котел над очагом. Мать подошла к ней и обняла за плечи:
– Мне так не хочется, чтобы ты уезжала!
– Мама, что ты такое говоришь? – Мари обернулась и увидела в глазах матери слезы.
– Париж так далеко. Я уверена, там все другое. И люди…
– Люди везде одинаковы, мама, – беспечно возразила Мари. – А тебе придется кормить меньше ртов.
– Я боюсь за тебя. Ты же моя младшая дочь, последнее дитя. В старости я хотела бы, чтобы ты была рядом.
– Но с тобой ведь Элен.
– Элен не ты. За что бы она ни бралась, все делает нехотя. Твоя сестра постоянно ропщет на судьбу, ненавидит себя и всех остальных.
Девушка попыталась вызвать в своем сердце сочувствие, но безуспешно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67