Во многих местах Герцеговины, Боснии и Лики партизанские погромы и резня превосходили то, что творили усташи. Об этом свидетельствуют факты. Для меня такая чудовищная стратегия была неприемлемой, я разрывался на два фронта, борясь и против оккупантов, и против усташей, и при этом еще старался загасить огонь конфликта внутри самой нашей нации, сохранить каждую жизнь и обеспечить возрождение государства. Я верил, что смогу положить конец всему этому злу, более того, еще во время войны я предпринимал усилия для создания на Балканах демократического союза, основой которого стали бы Сербия и Югославия. Такое видение будущего моего отечества вызывало бешенство правящих этим бесчеловечным миром. Здесь я имею в виду прежде всего Великобританию и Советский Союз. Им не нужны были сильные Балканы с Сербией в качестве центра. Сталин хотел видеть на этой территории свои колонии, а Черчилль содрогался от одной только мысли о выходе России к Адриатическому морю. Этот господин понимал под Югославией расширенную Сербию, а Сербия для него была естественным вассалом России. В хорвате Тито он нашел препятствие русскому прорыву на Адриатику и будущего союзника Великобритании. Он не придавал никакого значения тому, что партизанский главарь был воспитанником Сталина, особенно после того как Тито поклялся ему, что он не коммунист. Моя решительность в борьбе против убийц-усташей была истолкована в Лондоне как коллективная месть хорватам и стремление расширить Сербию до границы со Словенией. Сталин, более умный и коварный, предложил в Тегеране ввести после войны оккупационное управление Хорватией, распалив тем самым еще больше сербофобию Черчилля. В результате этого Тито был провозглашен единственным возможным защитником от сербской экспансии и победы. Именно поэтому нужно было еще до окончания войны сломить Сербию и разбить мою армию. Эту работу начали два года назад тысячи самолетов западных союзников, которые вели массированные бомбардировки Белграда и крупнейших сербских городов. Но этого им было недостаточно. Они не дали генералу Леру капитулировать передо мной. С Запада партизанам доставлялись тонны оружия, с Востока им на помощь спешили войска Сталина. Но Черчилль по-прежнему боялся меня. Уже вступив в Германию, он распорядился о бомбардировках Оснабрюка и других лагерей, где содержались сербские солдаты и офицеры, взятые в плен в сорок первом. Тех, кто выжил, и раненых загоняли в вагоны для скота и отправляли прямо в руки партизан в качестве военного трофея. Тех несчастных, которым в начале прошлого года удалось пробиться к западным союзникам, они тоже выдавали Тито, а тот их без промедления расстреливал. Мне неизвестно точное число жертв массового убийства под Кочевье и возле Зидани Моста, но я утверждаю, что Уинстон Черчилль тоже приложил руку в этой резне и к этому национальному позору. После советско-партизанской оккупации Сербии было ликвидировано более двухсот тысяч человек. Покинутый и преданный своими союзниками по войне, я с боснийских гор наблюдал за массовым истреблением своего народа, не имея возможности выступить против зла и остановить его. Достигли моего укрытия в горах и покаянные слова Черчилля о том, что Сталин и Тито перехитрили его и что он лично готов прибыть в мою землянку и на коленях просить прощения. Он сказал, что готов стать моим солдатом и идти в бой! Но против кого, господин Черчилль? Неужели опять против сербов?! За последние два века мы уже насытились и вашей помощью, и вашими бомбами. Нет. Большое спасибо. Здесь у нас, господин Черчилль, немцев больше нет. Здесь остались люди в опанках с крестьянскими сумками через плечо. Только теперь опанки стали еще более драными, а сумки почти совсем пустыми. Здесь и без вас хватит арестов и смертей, а ведь именно этого вы и хотели. Это вы и получили, к сожалению… – тут у него в голове все смешалось и поплыло перед глазами.
Он оперся ладонями на деревянный столик, стоявший перед ним, делая вид, что ищет что-то среди бумаг. Решил, что пора заканчивать, и отмахнулся рукой от защитника, который собирался что-то сказать.
– Ни перед Богом, ни перед народом я не чувствую своей вины. Я могу со спокойной совестью смотреть в глаза всем. А победитель пусть считает, что он победитель. Я многое хотел сделать и многое начал, но бури и грозы, разразившиеся над миром, развеяли мои планы, сбили с ног и уносят меня самого. Но я верю, что настанет такой день, когда придет тот, кто доведет начатое мною до конца. Знаю, мои слова многие не понимают, многие им не верят. Знаю и то, что кто-то осуждает меня за то, что я согласился на этот суд, кто-то – за то, что я отказался от защиты Запада. Я сел на скамью подсудимых, которую приготовили мне коммунисты, для того, чтобы наказать себя. Я не имел права допустить, чтобы они взяли меня в плен. Мне следовало всегда держать под рукой ампулу с цианистым калием. Защиты и помощи с Запада я не захотел принять потому, что не хотел нарушать отношений между моими союзниками по войне и нынешней диктатурой у себя на родине, которую именно они и привели к власти. О том, что происходило в тюрьме, и о том, почему на протяжении этого процесса я чаще всего не мог понять, что со мной происходит и где я нахожусь, говорить отказываюсь. Победа обязательно придет. Я и сейчас не признаю капитуляции. Нет такого слова в сербском языке!
Кающиеся

Пока я сижу и пишу это в ранних сумерках возле тихого моря, генерал Михайлович находится под прицелом винтовок. Не мое дело судить о том, чего не сделал первый партизан Европы. Мне больно оттого, что его судьба никого не тревожит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64