Он был один из многих. Но — Изольда, доченька! У нее ведь жизнь только начинается. Что она знает в жизни? Школу, подруг школьных да книги.
Старик знал, в чем обвиняют дочь. И ничем не мог помочь ей: все подтверждалось документами, да и сама Изольда признала растрату. Но старик не верил, что Изольда воровка, расхитительница. Что-то тут не так.
Когда он думал об Изольде, на душе становилось невыносимо тяжело. Он долго не мог заснуть, потом начинала болеть голова. И Наум Сидорович старался заставить себя думать о чем-то другом.
«Неужели Коллиев отберет инструменты?» Наум Сидорович представил, каким ударом это будет для детей. Они увлеклись духовым оркестром. Он уже мысленно видел огорченные лица ребятишек и с печалью подумал, что в их глазах он будет чуть ли не предателем, человеком, не сдержавшим своего слова. Ведь они так уверены, что дядя Наум не даст их в обиду, отстоит созданный только что духовой оркестр.
Наум Сидорович в душе сознавал, что характер у него не ангельский. Все он требует, все ему мало. Да, требовать он умеет, но не для себя. Если ворчит и ругается, то отнюдь не ради себя, а во имя общего дела. Да, случается, он и хватает через край, слишком горячится, слишком много шумит. Но что поделаешь, если у него такой характер, если он не может равнодушно пройти мимо, а идет часто напролом.
Поужинав и убрав со стола, Наум Сидорович стал рассматривать книги на этажерке Изольды: что бы почитать перед сном? Тургенев, Горький, Толстой, Ремарк, Хемингуэй, Стендаль... А вот тетради — в них Изольда записывала понравившиеся ей мысли из прочитанных книг. О жизни, о любви, о счастье, о честности и искренности... Прекрасные, чистые, честные мысли — а сама теперь под следствием, растратчица.
Нет, сегодня Наум Сидорович не станет перечитывать эти тетрадки — и так слишком горько на душе. На пол упала лежавшая сверху книга. Старик поднял ее. «Молодая
гвардия». Из книги выглядывала тонкая тетрадь в синей обложке. Наум Сидорович машинально развернул ее и увидел между страницами ветку березы с маленькими засохшими листиками. Дочь давала ему читать свои дневники, но эту тетрадку он видел впервые.
Наум Сидорович залез под одеяло, пододвинул настольную лампу ближе к кровати и раскрыл синюю тетрадку.
РАССКАЗ О ПОЖЕЛТЕВШЕЙ ВЕТКЕ
«Опять прошел день. И заполнен он был сплошной прозой: говядиной, рыбой, капустой. Большие весы отсырели и, кажется, врут. А счеты так заржавели, что костяшки, пожалуй, скоро придется передвигать двумя руками.
Странная вещь. Везде люди как люди, только не в столовой. В столовой они вечно шумят, скандалят. Глядя на них, я вспоминаю Пушка, такую маленькую, ласковую собачку. Пушок был такой добрый, лаял он только от радости. Но не дай бог подойти к нему, когда он ел,— он урчал, скалил зубы. Но ведь люди-то должны есть по-человечески. Больше всего я боюсь тех, кто тайком приносит с собой водку. Я знаю: они разливают ее по стаканам под столом. Я скорее пошла бы и вырвала из зубов Пушка кость, но к этим больше не пойду, пусть лакают сколько влезет. Меня и так уже обругали последними словами и даже грозили, что, мол, покажут мне.
Не знаю, что сегодня было бы, если бы не вмешался один парень из ремонтных мастерских. Его зовут Игорь. Он сидел за соседним столиком. Смелый парень — подошел и, ничего не говоря, вывернул из руки одного из этих пьянчуг бутылку с водкой и выбросил на улицу. Их, этих пьянчуг, было несколько, а Игоря они побоялись тронуть.
В десять я закрыла столовую. Подсчитала чеки, проверила выручку. Шел уже двенадцатый час, когда я вышла. На улице меня ждал Игорь. Я удивилась и даже перепугалась. Спросила, что он тут делает. Он растерялся, не знал, что сказать. Потом стал говорить, что слышал, как грозились со мной расправиться, и решил проводить меня. Ведь сегодня суббота, и получку давали. И вправду — неподалеку горланили пьяные. Я обрадовалась. Хотя, впрочем, мне ничего не угрожало, и я не боялась ни капельки — ночи сейчас светлые и люди еще не спят. И Игорь вовсе не показался мне таким сильным, как днем,— очень уж он был стеснительным. Мы стояли с ним во дворе столовой и не знали, о чем говорить. Он передвигал носком ботинка; с места на место щепку, а я смотрела на эту щепку.
Сегодня я хочу писать об Игоре. Только для себя. Может, когда-нибудь дам прочитать Игорю. Но только ему — и больше никому. Какие глупости я сейчас пишу: разве должен нормальный человек после первой встречи думать о таком? Нет, этот дневник не будет читать никто, никто: Только я, когда стану совсем старой и чуть умнее, возьму и прочитаю, чтобы посмеяться над собой.
Мы вышли на берег. Игорь, как и подобает телохранителю, шел немного в стороне от меня. Он совсем как мальчишка. На дороге валялась консервная банка, он стал ее пинать, как мячик, хотя на ногах у него были новенькие ботинки. Галстук на нем тоже был новый, только слишком яркий. А губы у него мягкие и толстые. По-моему, такие губы должны быть у девушек, а не у парней.
Озеро было спокойное. На берегу — лодки. Я очень люблю кататься на лодке. Особенно в такую погоду, когда тихо. Только у меня почему-то лодка не идет прямо, поворачивает то туда, то сюда. Поэтому я одна выходить на лодке на озеро боюсь. Мне кажется, что вдруг я не вернусь обратно. Я думала, что сейчас Игорь скажет — пойдем покатаемся. И решила, что откажусь. Я ведь еще его не знаю. С чужим мужчиной, почти ночью отправиться на озеро? Впрочем, какой он мужчина, он мальчишка. Игорь мне ничего не предложил. Наверное, побоялся. Он смотрел на озеро и «пек блины». Он выбирал плоские-плоские камни и так ловко бросал их, что камень подскакивал раз двадцать над водой, прежде чем уходил на дно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112